Артур Алексанян - Ребёнок и ветры Армении

И я решил покопаться в прошлом, достать все эти истории из тайника. Словно они были подарком, который должен был придать смысл всему моему существованию, стоило мне только взять его в руки. Если я действительно был главным действующим лицом, то мне предстояло полностью обнажиться, словно ромашке, с которой один за другим сорвали лепестки.

Каждый лепесток означал вопрос, как в гадании на любовь. После того, как будут сорваны все, останется только бутон, соцветие ромашки – то, что по-настоящему может разглядеть лишь готовый проникнуть в самую глубину. Голая ромашка без лепестков – впечатляющее зрелище! Возможно, этот обнаженный бутон был олицетворением всей моей жизни.

Мысли о бутоне напомнили мне один сон, который одним холодным серым утром приковал меня, обессиленного, к постели с таким ощущением, словно кто-то заехал мне кулаком по лицу. И пускай сам сон практически стерся из моей памяти, я помню, что там был этот бутон, и он был похож на утробу моей матери. Я стоял, окруженный розовыми стенами с красными, как будто неоновыми, прожилками; места было очень мало, но мне там было хорошо.

В какой-то момент разразилась буря, и волны, окатывавшие меня с ног до головы, подтолкнули меня к полоске мерцающего света. Казалось, это свет маяка, который озаряет все вокруг и днем, и ночью. Толчок был довольно грубый, и я, как ни старался, не смог удержаться на месте. Проскользнув вдоль стен, я выпал наружу. Осмотрелся вокруг и постарался закрыть глаза, но у меня не вышло.

Цвета вокруг меня пугали. Я посмотрел вниз и увидел белые лепестки, разбросанные по земле. С трудом сделал несколько первых шагов в похожем на сад пространстве и вдруг увидел на скамейке старца с белой бородой… в этот момент я очнулся ото сна.

Кем был этот старец? Возможно, той моей частью, что так меня пугала. Особенно в те моменты, когда мне нужно было принять очередное решение, которое должно было помочь мне вылезти из моего экзистенциального панциря.

Он появился на свет задолго до меня, сразу старым. Я решил для себя, что это мое бессознательное. Эдакий молчаливый спутник, образ, окутанный ложью. Он был мне очень нужен, как бывают нужны кольца подшипника, чтобы избежать трения между двумя элементами и добавить динамики существованию.

Старец обратился ко мне: «Теперь выяснилось, что почти всю свою жизнь ты потратил на то, чтобы сейчас оказаться этим бутоном, пустым и потерявшим лепестки, которые должны были символизировать твою упрочившуюся любовь к самому себе. Ты много путешествовал и в этот бутон, как в чемодан, складывал разные кусочки истории, желания, мечты и все то, что находил по жизни».

Черт возьми, как же ты прав! Я все складывал в этот чемодан, и со временем он стал таким тяжелым, что у меня больше нет никаких сил его тащить. Как только я брал его в руки, мне сразу становилось трудно дышать и стоять на ногах.

Скажу даже больше: иногда я, одолеваемый любопытством, мельком заглядывал в него во время остановок и видел там тяжелые камни. В этом чемодане лежало огромное количество вещей, часть которых никогда мне и не принадлежала. Но я все равно хранил их там, как турист, который покупает сувениры, точно не зная, кому он хочет их подарить. Это повторялось раз за разом.

Часто случается, что мы, сами того не осознавая, берем с собой вещи и людей, которые нам не принадлежат, и складываем их каждый в свой чемодан, уверенные в том, что однажды они смогут стать нашими. В моем чемодане было все – в зависимости от того, кто рассказывал, и кто слушал. Изумление, удивление, вина, сожаление, а еще привязанности и любови. И твоя ложь там тоже была.

Я обращаюсь к тебе, к той проклятой части меня, с которой мы прожили такую странную жизнь, то вместе, то порознь. Это продолжается уже очень давно. Ты был моим демоном, пресекающим все мои стремления к какой бы то ни было определенности.

Видя, как я умираю от жажды, ты делал все, что было в твоих силах, лишь бы я очутился в пустыне. Это из-за тебя я сбегал из отношений, потому что не мог трансформировать смутные перспективы во что-то более конкретное несмотря на чувства, которые испытывал к женщине.

Помню поцелуй одним летним вечером. Ее звали Лаура, и между нами, как тонкая-тонкая нить, только начала устанавливаться связь. Мы были молоды, эта связь подпитывалась моим желанием видеть ее каждый день. Сколько радости, сколько нежности мы дали друг другу, сколько времени мы провели вместе… и все же эта тонкая нить оборвалась.

Я потратил много времени, пытаясь понять, почему… Возможно, потому что я просто потерял способность делать ее счастливой. Поэтому однажды она мне написала, что больше меня не понимает и что ищет счастья.

Я ответил ей, что в ней говорит ее пуританское воспитание, и что эти ее поиски счастья – не что иное, как отголоски взглядов буржуазного общества. Я сказал ей, что самому мне эти поиски когда-то дали много сил, но одновременно и разрушили тоже. Она меня больше не понимает… Может быть, я действительно убегал от нее, а может, ей так казалось со стороны.

Может быть, это был страх любви, который со временем перерос в страх жизни. Я боялся смерти и всего, что ей сопутствовало, но кроме этого, боялся и тебя тоже. Ты всегда был со мной, сопровождал меня во всех моих бегствах. Ты был со мной тогда, когда я дезертировал из французской армии, чтобы не служить в Алжире во время войны. Удивительное совпадение, но позже я, будучи французским гражданином, все же поехал в уже независимый Алжир по работе.

Я работал тогда на большую американскую компанию с филиалом в том числе в Риме. У меня была черная машина с римскими номерами, я был французом и в то же время итальянцем. А то, что я был армянином, в голову мне даже не приходило.

Цвет машины я уточнил неспроста: я был единственным, кто разъезжал по алжирским нефтяным месторождениям, разбросанным по разным частям пустыни, на черной машине с красными сидениями. В тех краях все машины были либо белые либо цвета голубой металлик. Я отличался от остальных даже в этом, пускай и не по своей вине. Возможно, американцы просто понятия не имели о том, каким транспортом пользуются в пустыне на севере Африки.

Оглядываясь назад, я понимаю, что работа в Алжире была без сомнения одним из самых важных жизненных опытов для меня, там было все: одиночество, ответственность, умение отличиться в любой рабочей или жизненной ситуации. Эту последнюю свою способность я наивно называл «умением пригодиться».

Я всегда боялся потерять ту часть себя, которая принадлежала только мне самому, а ты лишь подливал масла в огонь. Ты сопровождал меня на пути к успеху, пока я не пришел к тому, что позволял себе абсолютно любые траты за счет компании и посещал встречи с другими менеджерами в разных городах по всему Средиземноморью, не надевая галстука.