Вадим Семёнов - Всё, что должен знать

И все-таки метеорит прерывает мои размышления. Пока бариста делает мне кофе, я задаю ей вопрос. (На секунду отвлекусь и замечу, что очень удобно разговаривать с баристами – они не могут избежать разговора, а ты всегда можешь отойти от стойки, где они работают, если разговор тебе наскучит.)

– Слушай, это как-то странно, что в интернете нет никаких фотографий, ни описаний метеорита. Один хайп, – говорю я ей.

Бариста – девушка лет двадцати трех. На ней светлые джинсы с высокой талией, стянутые тонким ремешком, на котором висит небольшая золотая бляха. Свободная белая рубашка заправлена в джинсы. Туфли не видно, но мне, признаться, сложно отвести взгляд от ее лица. Поэтому даже если бы я их увидел, то не смог бы здесь о них рассказать. Светлые локоны, немного завиваясь, спадают по двум сторонам лица, округляя его треугольную форму. Маленькие живые глаза. Все это дополняет нос, который тоже вроде маленький, но при этом приплюснутый, как будто она слишком часто его совала куда не следует, в связи с чем его придавили. А может, перед ней слишком часто хлопали дверью? Наверное, в ней есть и недостатки, но разве мы их замечаем, если человек нам сразу симпатичен?

Вполне возможно, что, если бы я не был так зациклен на своем бултыхании между ненавистным университетом, работой и родственниками, я бы даже подумал, что было бы забавно в нее влюбиться. Да, я еще не рассказал, что вдобавок к научной деятельности я работаю и имею родственников. Почти всем точно так же не повезло. Сразу замечу, что я слабо отличаю моменты, которые я провожу с родственниками, от моментов в университете или на работе, или, если на то пошло, в любом другом месте. Поэтому мой процесс погружения на дно в университете, о котором я уже говорил, ничем не отличается от похожих процессов где бы то ни было еще.

Баристу зовут Эльза.

Вчера я узнал от нее, что она в Нью-Йорке проездом и на время пребывания устроилась работать в кофейню. В Нью-Йорке она подает заявление на визу волонтера, для того чтобы уехать в Африку, где она будет работать в приюте и помогать детям. Я понятия не имею, что это значит, но ее видок «из шестидесятых» намекает на определенного рода романтический склад характера. Действительно, я бы смог представить эти джинсы с высокой талией где-нибудь танцующими на Вудстоке, но в грязи Вьетнама они бы порвались за день! Впрочем, если не она, то кто – карьеристы, которые считают, что год волонтерства в Африке поможет им при поступлении в Гарвард? Уж лучше горячее заблуждение, чем холодный расчет.

– Ой, я как раз сегодня ходила смотреть на тот камень! Это просто космос! – Странная шутка, хотя, может, и просто совпадение. – Столько умиротворения. Звук, цвет, форма…

– И как он выглядит?

– Ох… Ну, ты знаешь… Такой вытянутый, изогнутый. Блин, да сходи сам и посмотри! Вот прям сейчас. Все равно ничего не делаешь!

Хмм, я ей уже рассказывал о себе? Или у меня на лице написано, что я убегаю от обязанностей? Не думал, что отпечаток жизнедеятельности будет заметен на лице так быстро. Я, конечно, никуда не пошел. Нужно стоять в очереди. Я не стою в очередях. Обычно я хвалюсь этим, говоря, что это форма протеста против культуры потребления. На самом деле у меня затекают ноги. А она… В нее определенно можно было бы влюбиться. Вернее, разделить с ней любовь к весне и к хорошей погоде.

– А сама-то ты что? Уедешь через пару недель, а города толком не видела…

– Так пошли со мной гулять! Покажешь мне любимые места.

– Я скорее гуляю подальше от мне нелюбимых мест, – пробубнил я ей в ответ, уставив свой взгляд на кафель под ногами.

– Ну и хорошо! Гулять, гулять, хочу гулять! Скоро закончится моя смена, и мы непременно идем гулять!

Ну ладно. Пусть так – пойдем гулять. Пусть судьба решит за меня, что мне сегодня делать. Чем меньше ты думаешь о том, чем заняться, тем меньше сожалеешь, если что-то пошло не так. Спонтанность освобождает. Дышится немного легче. С недавнего времени я только так и живу. Надо скрутить самокрутку, а то, не дай бог, еще душа очнется… А это очень болезненный процесс.

Мы вышли покурить. Любуемся ранней весной. Она запрещает молодежи носить легкую одежду, ведь еще довольно холодно. Если весна не окончательно пришла в Нью-Йорк, то в душе Эльзы, вышедшей со мной, весна обрела свое законное место. В таком случае надеть утром пальто – кощунство. Выходит на улицу в одной рубашке и мерзнет, как не мерзла зимой, а все потому, что весна и солнечно. Слишком рано ходить без верхней одежды. В том же ключе говорят о некоторых гениях, опередивших свою эпоху. Опережающих природу. Эльза машет свободной рукой, притаптывает ногами и периодически вздрагивает. Все происходящее чем-то напоминает древние славянские обряды по призыву теплой погоды. Выдыхает дым уже как индейцы – призывая солнце. Общество смотрит на нее с бубном/сигаретой, как на идиота, и проходит мимо. Гении эпохи опережают свое время. На них смотрят тем же взглядом: «Больные». А они двигают время, вращают планету, перелистывают страницы истории.

– Да вы сами через месяц будете также одеваться! – бросаю им вслед свое презрение вместе с бычком. Мы выполняем общественно важную функцию по призыву весны; метафизически; сами того не ведая. Поделился своими мыслями с Эльзой. Она засмеялась. На секунду показалось, что и солнце чуть-чуть усмехнулось и стало немного теплее.

Мы докурили. (Сколько повторений момента сегодня? Отличался ли один от другого? Сколько кругов я успел пройти?) Эльза продолжила работать, а я за это время успел сходить домой и принести ей свое пальто. Если я не задумываюсь над судьбой детей в Африке, это не означает, что смог бы спокойно стоять рядом с мерзнущей Эльзой, тем более она уедет потом помогать этим самым детям (опять же – что бы это ни значило!), так что я вправе считать себя благодетелем и меценатом. Приготовив последнему клиенту кофе, Эльза надевает пальто, и мы выходим из заведения. Двигаемся по направлению к Ист-Виллиджу.

– А все-таки этот метеорит?.. Пока тебя ждал, пролистал с десяток статей, и ни одного толкового описания. Неужели на весь город никто не смог рассказать, что он увидел?

Эльза хмурится, начинает над чем-то думать, но за поворотом обнаруживает стаю голубей. Бурлящие создания, курлыча, прыгают друг на друга, чем-то напоминая панков, месящихся в мошпите. Эльза вскрикивает и бежит в самый центр, вскинув руки. Party animal.

Если бы это были московские голуби, мне бы вспомнились строчки «Кровостока»: «Они всех склюют, нах, и высрут помет на асфальт. // И город станет пустым и ярким, мама, как бриллиант».

Если бы это были парижские голуби, я бы подумал о том, что я ел этого самого голубя в Париже.

Если бы это были стамбульские голуби, я бы задумался о святом духе.