Вадим Семёнов - Всё, что должен знать

Но это были голуби Эльзы, и, когда они вспорхнули, я больше не мог ни о чем думать, кроме как о голубях и об Эльзе.

Весна. Солнце. Голуби. Эльза. Деревья. Поменьше. Побольше. Солнце. Куст. Почти распустились. Мороженое. Холодно и без мороженого. Смеется. Общаемся с бездомным. Довольно интересно. Солнце. Ист-Ривер. Купили хлеба. Опять кормим голубей. Весна. Солнце. Голуби. Эльза. Солнце целует ее губы. Я пытаюсь поцеловать солнце. Ветер гладит ее волосы. Я внимательно вслушиваюсь в шепот ветра: может, он мне расскажет, что он почувствовал, когда коснулся ее лица.

Сегодня 18 марта. Получается, прошло три дня с нашей встречи. Получается, я не видел Эльзу трое суток. В кафе мне сообщили, что она все-таки умудрилась простудиться после нашей прогулки и лежит дома с температурой. Как некстати.

Все три дни я провел, перетекая с места на место. Офис незаметно превращался в спальню, спальня оказывалась вагоном метро. Дни сменялись, как и места пребывания, а я… Я оставался тем же человеком, где бы я ни очутился. С одним и тем же настроением, теми же привычными мыслями, с вечно уставшим лицом. С черными дырами-кругами под глазами, которые засасывали взгляд прохожих. Я терялся в пространстве: вот только что я варил себе кофе в моей квартире в Уильямсберге, районе Нью-Йорка. В моей руке была турка. На турку лилась вода из-под крана. Я отчетливо это помню! А теперь я стою в центре Манхэттена, и какая-то старушка спрашивает у меня дорогу к метро. И что было между этими двумя событиями?

Обычно все наоборот. Допустим, есть площадь. Ее не реставрируют. Здания, тротуары, избитые бордюры не меняются десятилетиями. Вывески висят годами. По площади каждый день ходит девушка: утром на работу – вечером домой. Иногда она грустная, иногда веселая. То она надевает легкое белое платье, то строгий черный костюм… И каждый день она разная, другая, живая, – проходит сквозь бессменную мраморную площадь. А у меня… У меня все наоборот. Не я хожу по городу – я стою на месте, – а город ходит по мне. Мои пухлые губы, кривой нос, мягкие щеки и серое настроение неизменны, где бы я ни оказался. Словно мое одинаковое лицо выглядывает из разных тантамаресок. Я стою на месте: с лицом в дырке смотрю в камеру. Через какое-то время приходят рабочие, поднимают картонку-декорацию и уносят ее из кадра. С другой стороны приходят уже другие рабочие и ставят передо мной новую рамку – плакат с изображением офиса, кафе или квартиры. Я просовываю в рамку свою голову, как под плаху, – а лицо не меняется. Только что я был моряком, теперь же я принцесса – а лицо не меняется. Только что был в Париже, теперь же стою на Китайской стене – а лицо не меняется! Спрашиваю себя: «Кто за камерой? Кто меня фотографирует? Бог?» Я просто декорация. Памятник, окруженный живым миром.

Все-таки как же бессмысленно мое существование! Кому все это нужно? Если мне дали язык и губы, то, наверное, я должен с кем-то разговаривать. А с каждым днем говорить хочется все меньше… Если тенденция не изменится, то через полгода я буду немым. И это не выбор и не борьба… А так… Просто мне неинтересно больше говорить. Возможно, я как волчок: раскрутившись когда-то молодым, вращаюсь в этой жизни по инерции. Семья, школа, университет придали волчку центробежную силу. Детство закрутило меня. И да, еще пару лет назад я всегда стоял прямо, твердо зная смысл, – родители подарили мне цель. Но вот я кручусь все медленнее. Я начинаю валиться то в одну сторону, то в другую. Я не знаю, чего хочу. Мой волчок колеблется. Но у этого замедления есть и положительная сторона: я лучше вижу узор самого волчка. Быстро крутившись, я даже не подозревал, что рисунок на моем волчке – не просто набор линий. Оказывается, на нем свой уникальный узор, который размывается в скоростной суете, но теперь, замедлив движение, он стал виден более четко. И возможно, если я разгляжу весь узор, я лучше себя узнаю и смогу заново раскрутиться. (Опять стать счастливым?)

Но сейчас, в эти дни (Эти дни? Ха! Бывают ли другие?), мне тяжело смотреть внутрь себя. Где бы я ни находился, я смотрю из себя: часто – на стены, которые пытаются меня сдавить. Возможно, у меня разовьется клаустрофобия. Может быть, я уже ею страдаю – если меня посещают подобные мысли. Впрочем, я не боюсь. Все происходит закономерно. Ничего необычного.

Мне стоит признаться, что только благодаря Эльзе дни продолжают чередоваться. Солнце встает и заходит. Время течет. Медленно, вязко, но все-таки оно течет.

Семь вечера. Сегодня я целый день заполнял налоговые документы. Бегал по городу в попытках отыскать сорок седьмую форму, хотя на самом деле мне нужна была сорок вторая. В итоге ни сорок седьмой, ни сорок второй я не нашел и решил, что подойдет и тридцать третья. Одна из причин, почему в Америке заполняют налоговые формы подчиненные, вместо того чтобы их оформляли работодатели, как в России, в том, что так гражданин (по задумке) чувствует себя больше гражданином. Это должно объединять страну. Но у всех моих знакомых налоги вызывают лишь приступ тошноты. Когда форм стало так много, что я чуть не поперхнулся одной из них, я понял, что не могу заплатить: я просто не знаю, как правильно заполнить все налоговые декларации. Все же я честно, для себя самого, выполнил гражданский долг – попытался разобраться со всей бюрократией. По правде говоря, государство мало чем отличается от языческого бога. Мы совершаем жертвоприношения (платим налоги) куда-то туда, вверх, и понятия не имеем, что происходит на том конце. Жертвуем, жертвуем и никакого ответа. А узнаем о нем, государстве/боге, только когда провинимся.

Сейчас я нахожусь в Нью-Джерси, где-то в центре сетки из улиц между одинаковыми таунхаусами. У моего американского родственника, дяди, сегодня день рождения, и поэтому я медленно, оттягивая момент встречи, продвигаюсь в сторону его дома на праздник. Он родился русским, но еще дошкольником эмигрировал в Америку. Поэтому для меня он американец. Мой дядя имеет (именно что имеет, а не «у него есть») дом, мужа (дядя – гей), работу, двоих детей, собаку, машину и автомат Калашникова. У него оформлена подписка на «Нетфликс», «Нью-Йорк таймс», «Блю Эпрон» и «Эпл Мьюзик». Он член «Амазон Прайм», «Американ Экспресс», «Американ Эйрлайнс», «Барнс & Нобл», «Бэз & Бьенд». Конечно, этот список не ограничивается вышеперечисленным – дядя постоянно ищет «выгодные предложения» и подписывается на разные информационные ресурсы, и чем больше у него клубных карточек, тем более значительным он себя ощущает. Периодически я удивляюсь, что у него хватает времени сходить в туалет. Как-то раз я задал ему вопрос из вежливости: стоит ли мне оформить кредитную карточку, чтобы увеличить количество бонусных миль авиалинии. После часа лекции я, обезумев, убежал в бар, чтобы никогда больше не вспоминать этот разговор и никогда больше не видеть дядю.