Дмитрий Шадрин - Граффити

– А это кто еще такой? – прозвенел чей-то недоуменный голос. Оглянувшись, Саморядов увидел полноватую девушку. На девушке были украшенная лентами и цветами шляпка, глухая серая блузка с голубиной грудкой и высоким воротником, шерстяной жакет с короткими рукавами, длинные перчатки, юбка-колокол, из-под которой выглядывали черные узкие туфли лодочки, перехваченные ремешками. Веснушчатое лицо обрамляла короткая вуаль. Рука в длинной перчатке была продета под руку крупного румяного молодого человека в черном котелке и темно-сером сюртуке. Его шею, точно двойной ошейник, стягивали высокий жесткий воротник и тугой галстук. Парочка выглядела так, словно намылилась на тематическую костюмированную вечеринку. Девушка указала на Саморядова зонтиком-тростью.

– Пугало огородное! – и рассыпала звонкие пригоршни смеха.

– Чья бы корова мычала, – Саморядов окинул насмешливым взглядом странную парочку.

– Никодим, он назвал меня коровой! – девушка скривилась и поморщилась, словно собиралась заплакать.

– Никодим? Даже так? Ну-ну, – Саморядов усмехнулся и покачал головой.

Нахмурившись, Никодим кулаком ударил Саморядова по голове. Саморядов, как подкошенный, рухнул на мостовую. В голове протяжно загудело. А может, это загудел колокол церкви шаговой доступности.

Черты лица Никодима затуманились, и его голова стала смахивать на большое яблоко в черном котелке. А спутница Никодима преобразилась в девушку с картины Ренуара. И вот парочка сделалась плоской, как ростовые картонные фигуры, подстерегающие в фойе кинотеатра. От сокрушительного удара Саморядову показалось, что он рассыпается. Что-то как будто бы оторвалось от него и, позвякивая, покатилось по мостовой.

– У него бомба! – взвизгнула барышня и побежала прочь. Подняв оброненную шляпку, Никодим устремился вслед за девушкой.

Пошатываясь, Саморядов встал, поднял баллончик краски, с недоумением посмотрел на него, засунул в карман куртки, отер локтем разбитое лицо. Чья-то тяжелая рука легла на плечо Саморядова. Саморядов вздрогнул и присел, ожидая удара от Никодима. Но, оглянувшись, увидел грузного усача, ряженного городовым.

– Нехорошо, – якобы городовой покачал головой. Лоб и затылок лоснились складками. Его маленькие, свиные глазки смотрели устало и недобро.

– Чего уж тут хорошего, – согласился Саморядов, отирая рукавом куртки грязь, кровь и пот с лица.– Актеры совсем того… Полное так сказать погружение.

– Погружение? Какое еще погружение? – ряженый недоуменно посмотрел на Саморядов.

– В гущу неприбранной жизни, – усмехнулся Гена. – Декорации конечно впечатляют. Но переигрывать зачем? Зачем по лицу-то бить? Или это арт-проект такой? Так что ли и было задумано в этом так сказать арт-пространстве? – Саморядов обвел рукой убогую улочку. Из трактира, пошатываясь, вывалился косматый мужик, хрипло заорал что-то отдаленно похожее на песню, но, заметив городового, виновато прикрыл рот широкой грязной ладонью и, пошатываясь, поплелся прочь.

– Не местный что ли? – спросил городовой Саморядова.

– Еще скажи из заграницы, – Саморядов засмеялся и хлопнул городового по плечу. Городовой вздрогнул и побагровел.

– Да как ты смеешь? Я при исполнении, – городовой надвинулся на Саморядова. – Документы!

Саморядов, опешив, вытаращился на ряженого.

– Верю. Верю, – сказал Саморядов.

– Документы! – рявкнул городовой.

– Какие еще документы? Лапы и хвост? Или может вот это? – Саморядов вытащил из кармана баллончик краски.

– Что это? – городовой напрягся и насторожился.

– Это? – Саморядов посмотрел на баллончик. – Это одной бомбистки. Я как раз ее преследовал.

– Это что бомба? – ряженый шарахнулся от Саморядова.

– Да это же краска, – Саморядов пшикнул из баллончика.

– Отдай это мне, – сказал городовой. – Не бери грех на душу. – Саморядов с сомнением глянул на городового и нерешительно протянул ему баллончик. Схватив баллончик, городовой сильным и резким ударом кулака в подбородок сшиб Саморядова с ног. Ряженый сапогом пнул Саморядова в живот. Геннадий скорчился и стал задыхаться.

– Ты что совсем что ли? – с трудом выговорил Саморядов. Городовой поднял его за шкирку, встряхнул и повел в полицейский участок. Городовой сжимал в руке баллончик, время от времени с опаской поглядывая на него.

Пройдя проулком, они оказались на пешеходной улице. Прохожие в одежде позапрошлого века подозрительно поглядывали на Саморядова. Он с ошеломленным видом вертел головой и не верил своим глазам.

В какой-то момент до него стало доходить, что все это не игра, не бутафория и не декорации. Все это было на самом деле: и та же дама в белом под белым шелковым зонтиком и с маленькой белой собачкой, и тот же слепой шарманщик

Глаза шарманщика были скрыты за круглыми черными очками. Он точно каменное изваяние сидел у галантерейной лавки на перевернутом деревянном ящике и как бы смотрел на витрину магазина женской одежды на противоположной стороне улицы. А такие же неподвижные манекены из-за витрины магазина как бы смотрели на шарманщика. Двигалась только левая рука шарманщика, которая медленно и равномерно крутила деревянную ручку, извлекая из шарманки мелодию уж больно похожую на «Summertime».

К шарманщику подошел худощавый господин в пенсне, с бородкой и тростью. Господин был похож на А.П.Чехова. Он бросил в картонную коробку несколько тихо звякнувших монет, и шарманщик кивком поблагодарил прохожего.

Угрюмый городовой провел Саморядова мимо цилиндрической тумбы. На ней рядом с объявлением ритуальной компании «Купите гранитный памятник со скидкой!» висела потрепанная афиша цирка-шапито, с которой в компании, акробатов, жонглеров и пони склабился рыжий клоун.

Оглянувшись на ходу, Саморядов спросил городового:

– Какой сегодня век на дворе?

Городовой не успел ничего ответить, – под ноги ему упал какой-то сверток. Внутри свертка звякнула разбившаяся бутылка. Вспыхнуло, грохнуло, заволокло черным дымом. Визг женщины, ржанье лошади, крики. Паника.

Кто-то серой тенью метнулся к упавшему городовому и шарахнул его палкой по голове. Оглушенный городовой разжал пальцы, и металлический баллончик покатился по мостовой. Подхватив баллончик краски, серая куртка посмотрела на обомлевшего Саморядова. Это была та самая художница. Она усмехнулась и кинулась прочь. В уши Саморядова впились остервенелые трели полицейских свистков. Они приближались, они окружали.

– Это все она! Она! – закричал Саморядов вслед девушке, указывая на нее.

Хрипя и вращая оловянными глазами, городовой попытался встать на ноги. Но пошатнулся и повалился на мостовую. Саморядов хотел устремиться вслед за серой курткой, но городовой вцепился в штанину Саморядова.