Дмитрий Шадрин - Граффити

Вот и «Красное и белое». По узкой лестнице Саморядов спустился в полуподвал, купил там стеклянную фляжку коньяка. Глядя на полную приземистую, похожую на борца сумо, кассиршу с короткими светлыми волосами и бледным хмурым лицом, Саморядов подумал: «Бой-баба!»

В магазин завалился встрепанный человек в распахнутом бушлате без пуговиц и с поднятым воротником. Некогда черная кожа бушлата вся протерлась, потрескалась, облезла и рассыпалась. Под бушлатом была грязная фуфайка-тельняшка с красными полосами. Пьянчужка стал потрясать поднятыми кулаками.

– Скоро-скоро он придет! – провозгласил он зычным голосом уличного проповедника или конченого коуча.

– Убирайся! – заорала кассирша и вытолкала упиравшегося пьянчужку из магазина, как сумоист выталкивает противника за границу круга. Косматый человек растянулся у подножия лестницы. Саморядов помог ему подняться.

– Скоро-скоро он придет, – пробормотал пьянчужка. От него несло перегаром, а так же чем-то кислым и затхлым. В темных впадинах горели лихорадочным блеском глаза.

– Кто придет? – спросил Саморядов, морщась от запаха пьянчужки.

– Он, – пьянчужка показал пальцем на странные закорючки и иероглифы, покрывавшие стену. – И увидел я человека с зеленой кожей, с пеленами мумии на ногах.

– Бред, – Саморядов махнул рукой на пьянчужку и стал не спеша подниматься по крутой лестнице. Пьянчужка зашатался, и его повело обратно в магазин. Как только он туда вошел, раздалась брань продавщицы.

Отойдя от магазина, он достал из кармана коньяк, отвинтил крышку. Прошли двое полицейских патрульно-постовой службы: коренастый мужчина с жестким серым лицом и полноватая женщина, которая посмотрела на Саморядова так же, как смотрит жена, прежде чем вынести ему мозг. Саморядов поспешно отвернулся.

– Он придет, – Саморядов усмехнулся самому себе, сделал большой глоток, крякнул, спрятал стеклянную фляжку во внутренний карман куртки и пошел сквером. Над сквером точно маятник часов покачивалась яркая луна. Саморядов остановился у бюста Пушкина. Геннадий вынул из кармана куртки початую бутылку и поднял ее над головой, приветствуя поэта и предлагая выпить. Пушкин даже бровью не повел.

– Сердцу будет веселей! – пробормотал Саморядов и сделал глоток за себя и глоток за классика.

И когда это он успел уговорить полбутылки? Хм… Может, метнуться в магазин? Он посмотрел на луну. Но ни циферблата, ни стрелок не увидел. Чтобы узнать время, вынул из кармана телефон и, уставившись на темный экран, вспомнил, что отключил его. Коснулся пальцем кнопки, чтобы воскресить телефон…

Вдруг подумал: «А если жена позвонит?». Вспомнил знак с изображением черепа, пронзенного красной молнией: «Не влезай – убьет!». Отдернул палец от кнопки. Так и не включив, вернул телефон в карман. Он отвинтил крышку, вспомнил перекошенное от злости лицо жены, а так же ее «я тебя ненавижу!», присосался к горлышку. Голос жены в голове Саморядова отдалился и как будто бы сморщился.

Между тем улица серела и выцветала. Сгущались сумерки. Увязая и проваливаясь в них, Саморядов переставал узнавать ландшафт. То тут то там появлялись червоточины и бреши, сквозь которые можно было заглянуть по ту сторону.

И повсюду были эти странные рисунки и похожие на тайнопись надписи… Саморядову часто снилось, как он подбирает с безлюдного тротуара чьи-то монеты. Сейчас он с тем же азартом выхватывал взглядом настенные рисунки и надписи, словно решив прибрать их к рукам… Заметив очередное странное граффити, он останавливался и прикладывался к стеклянной фляжке.

Граффити довели до развлекательного центра, около которого сгрудились легковушки, словно готовясь идти на приступ.

Саморядов должен был перейти дорогу и направиться домой, чтобы услышать «Опять напоролся!» и «Господи, когда же это все закончится!». А действительно: когда? Может быть, никогда. А может быть, он прямо сейчас дойдет до вокзала, купит билет на первый проходящий и махнет если не в столицу, то в тот же Питер. Там хоть какая-то движуха. В любом случае это лучше, чем слоняться по Московской и Ленинградской. Саморядов отпил из фляжки и направился к пешеходному переходу.

И тут ему бросился в глаза странный рисунок на стене слева от развлекательного центра. Саморядов перешел через дорогу и приблизился к стене, за которой высилась недостроенная гостиница. На обшарпанной белой стене была стереограмма – рисунок со скрытым изображением. Саморядов попытался рассмотреть, что же скрывается за наслоениями повторяющихся узоров, похожих на зеленоватую чешую… Он увидел сумрачный атриум, ярусы этажей, которые изнутри опоясывали здание, а так же стеклянный свод крыши. Саморядов вздрогнул и растерянно огляделся. Он оказался в зябком полумраке заброшенной гостиницы.

«Надо делать отсюда ноги», – озираясь, подумал Саморядов. Но вместо этого он стал бродить по гостинице и фотографировать граффити в духе оптических иллюзий.

На третьем этаже со стены коридора на Саморядова уставился глаз.

– И ты здесь? – спросил Саморядов.

Глаз подмигнул, как бы отвечая: «А где же мне еще быть».

Ахнув, Саморядов отшатнулся от глаза и уронил смартфон. Чертыхнувшись, Геннадий поднял смартфон. Обошлось и на этот раз.

Саморядов приблизился к глазу. Рисованный глаз уже смотрел в широкое окно, за которым ошивалась луна, как будто бы небрежно и впопыхах нарисованная. Ее свет был таким же, как у энергосберегающей лампочки: мертвенным.

Саморядов отяжелел, у него стали подкашиваться ноги от усталости. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. Он сделал глоток из бутылки, поднял ее и с сожалением увидел, что осталось в ней всего ничего. Да и сам он стал почти никакой…

И вот стены затуманились и раздвинулись, словно театральный занавес. Откуда не возьмись, нарисовались те две из «Барсука». Светло-русая длинноволосая Полина сжимала в руке большой канцелярский нож. В руке коротко стриженой Леры были косметические ножницы с заостренными концами. Девушки раздели Саморядова по пояс и стали покрывать его живот, грудь, шею, руки и даже лицо такими же странными рисунками, какие привели Саморядова в эту чертову гостиницу. Полина, скрестив руки на груди, критически оглядела разрисованного Саморядова, разочарованно покачала головой и сказала подруге:

– Нет. Это не то.

– Да. Это не Гюстав Климт, – сказала Лера и тряхнула шапочкой коротких волос. Девушка подняла с пола ржавую стамеску и вонзила ее в шею Саморядова. Он захрипел, забулькал, замахал руками и повалился на бок, ударившись виском обо что-то холодное и твердое.