Андрей Прокофьев - Цена свободы. Дверь через дверь

Работа, дом, в гости к родителям. После прогулки по вечернему городу, благо погода выдалась на удивление превосходной. Почти весь сентябрь было сухо и тепло. Лишь иногда, один или два дня, напоминали о себе кратковременные дожди. Затем ветер заставлял корабли чёрных туч отправиться дальше, и вновь возвращалась комфортная идиллия, которая в дневное время дополнялась хоть и скуповатым, но всё же по-осеннему ласковым солнцем.

Вот тогда, одним поздним вечером, странная книга напомнила о себе, переместившись из сна в реальность. Константин просто наткнулся на неё, уронил на пол две из пяти тетрадей, которые лежали до этого на небольшой книжной полке, слева от стола, ближе к балконной двери. Одна тетрадь раскрылась. Синие чернила аккуратно и ровно складывались в предложения, страница за страницей, вот середина, вот окончание, вот номер один, на титульном листе. И пробирающий насквозь трепет: этого не может быть, каким образом.

Дыхание сдавило в тот момент. Ладошки покрылись холодной влагой. Глаза повторяли то, что уже имело место в голове. Пришлось отложить тетрадь, чтобы попытаться осознать, прийти в себя. Но ведь отдых не мог изменить наличие факта, да и до ночи, до того момента, когда попадешь в очередной водоворот сновидений было далеко. Еще необходимо уснуть, а сейчас и здесь реальность. На кухне только что отключилась, издав щелчок, микроволновая печь. На улице, прямо под балконом, кто-то громко разговаривал. Время замерло на отметке в десять часов вечера. Понимания не было. Не было и ошибки. Почерк принадлежит ему. Тетради его. Комната его. Сон и случившееся в нем тоже имели место.

Константин какое-то время сидел на диване, смотрел на книжную полку, куда, на своё место, он вернул исписанные черновики. Прошло десять минут, к разогретому ужину он так и не прикоснулся. За окнами стало окончательно темно. Нужно было закрыть балконную дверь, так как комната стремительно наполнялась ночной прохладой, и отголоски несильного ветерка колебали, старались приоткрыть, листочки написанного им романа.

Константин вновь открыл первую тетрадь, затем бегло просмотрел остальные, и только после этого, стараясь ровнее и глубже дышать, углубился в чтение. Текст давался легко. Это лишь подтверждало: материал написан им самим. Только смутно что-то необъяснимое крутилось в голове, наплывало и исчезало, заставляя усомниться в произошедшем. Не было в подсознании базы, того из чего всё должно произрасти, а быть должна, быть на самом переднем плане.

Но поверить хотелось куда сильнее, чем отвергнуть. Пусть необходимо будет время, совсем неважно, что что-то еще, но случившееся необходимо принять. Нет никаких иных вариантов, кроме того, что наваждение выбрало его, выбрало совсем неспроста, и теперь нет никакого смысла этому противиться. Перед ним его роман. Многие действия и диалоги он уже видел, во многих из них ему довелось участвовать. Неважно, что происходило это в запредельном для понимания пространстве, данное уже не может иметь значения. Его роман в его руках. Глаза впиваются в строчки. Чувство эйфории, превосходства, порочного самолюбования наполняет душу. Успело остановиться время. Наступившая полночь не двигалась с места, а Константин не мог оторваться от собственного произведения.

Ночь пролетела незаметно. Константин отключился ко сну ближе к шести утра, когда за окнами появились звуки проезжающих мимо дома автомобилей. На какое-то время происходящее в романе переместилось в область сновидений, и теперь Константин невольно повторял пройденный материал еще раз. Только порядок усвоения изменился, теперь всё перескакивало с места на место, что-то чем-то дополнялось, менялось местами. И можно было бы принять происходящее за возможность нереализованных вариантов, а можно было подумать, что несоответствие лишь часть еще непрочитанного текста. Как бы там не было, но продолжение играло с автором. Дополнения просили изменений, роману не хотелось оставаться в подготовленной форме, ему многое не нравилось, и, черт побери, если не именно это ощущал Константин, переворачиваясь с боку на бок, вытягивая и поджимая ноги и руки. Ну, а затем всё исчезло, вернулось туда, где ему и положено быть, в тетради с серыми обложками, во власть синих чернил, и пространство, которое еще предстояло познать.

Была еще одна неделя, в течение которой полностью испортилась погода. Теперь частым гостем стал мелкий непрекращающийся дождь, зачастую смешанный с ненадежным мокрым снегом. От этого всё вокруг стало унылым и мрачным, холодным и склизким. Хорошо, что возле дома, по пути на работу, скрашивая непогоду, имелся асфальт, местами тротуарная плитка, и было всего два размытых грязью вдребезги участка, но их хватало, чтобы уделать грязью обувь, чтобы то же самое случилось с брюками. Хотя понятно, что главное заключалось не в этом, оно пряталось в самой атмосфере холодного уныния, когда осень не хочет без боя оставить свою власть наступающей зиме. А как было бы здорово, разве у кого-то может возникнуть сомнение? Нет, конечно, нет. Первые чистые дни, с обилием белоснежного, но уже не мокрого снега, когда на термометре минус пять, и ограниченное временем солнце старается подарить как можно больше своего света. Уже не так много в нем тепла, но и этого достаточно, чтобы прояснилось не только, уставшее от серости и мрака зрение, но и для того, чтобы в два раза чище и глубже стало дыхание. Чтобы тело почувствовало странный прилив сил, которому нет особого объяснения, но может из детства, с того времени, которое не ориентируется на законы сохранения тепла и внутренней энергии, а просто радуется тому, насколько хорошо здесь и сейчас.

Всё это придет. Появится чуть позже. А сейчас Константин всего лишь представлял недалекое будущее, возвращаясь от родителей к себе домой, в квартиру, которая досталась ему от бабушки, и случилось это уже четыре года назад. За это время он успел её обжить, полностью переделать под себя, успел сделать так, чтобы всё воспринималось сызнова, всё иначе и по-новому. Лишь с помощью воспоминаний можно было представить квартиру в том виде, который существовал при бабушке, еще раньше при бабушке с дедушкой, а вместе с ними, при самом Константине, которого тогда чаще именовали Костиком, и голос бабушки через открытое окно, который зовет Костика домой к ужину, очень часто находил себе место в памяти Константина.

Может не стоило ничего менять. Может лучше было оставить всё как есть и тогда ничего бы не являлось, не стучалось, но ведь простейшее говорит об обратном: дело ни в вещах, ни в интерьерах, ни в стенах, а всего лишь в памяти, в уважении и любви к этой памяти. И кто-то улыбнется: как можно любить память? Наверное нет, а вот воспоминания любить можно и очень легко это делать, они лица, они люди, они события, они всё равно, что я сам.