Светлана Рычкова - Синий летящий остров. Повесть моей жизни

Транспортные аварии тоже мне с рук сходили как-то волшебно. В четыре моих года бабуля меня, укутанную в шубы и шали, в мороз так под сорок градусов везла на саночках в детсад и спустила в сугроб. Разогнала с Хохловской горы, а сани занесли с дороги далеко за обочину. Я нырнула солдатиком – только валенки торчат. Бабуля не может меня вытащить – сугробы глубокие, да и давится со смеху. Я осерчала, помнится. Не испугалась, не обкакалась, а именно осерчала. С дядькой на мотоцикле разогнались – с горы в речку булькнули. Причем мотоцикл упал на меня, двухметровый дядька – сверху. Еще и проехались в таком виде под горку по инерции некоторое расстояньице. Моему организму – хоть бы хны. Мне пять лет. Когда в шесть я оседлала своего первого двухколесного коня по прозванию «школьник» и погнала под гору, не умея давить на тормоза, там меня ждала мутная осенняя лужа, да еще столб телеграфный…ну, на велике была небольшая восьмерка.

Между прочим, девочка с бантиками, отличница и «примерное поведение»… к пятому классу бросила курить. Дело было так. В деревне у меня была полная свобода. День напахавшись, бабуля и дед спали, как сурки. И я безболезненно могла на цырлах пробраться в сенки, стащить пачку беломору – и через палисадник, чтоб ворота не скрипели, – на конный двор, смолить. Там мы с девками забирались на поленницу и – одну за другой – до позеленения и закашливания. Кони недовольно храпят, копытом бьют. А мы такие важные, взрослые – нам все можно, без палева. И так пару летних месяцев… Остановил меня внутренний страх. Когда полезла на яблоньку за ранетками в сентябре, начала задыхаться. Думаю: «Баста, карапузики. Пора бросать курить, а то умру». Так я в мои одиннадцать бросила курить. И никогда всерьез не увлекалась, даже в панковской молодости, затянувшись пару раз беломориной, всегда вспоминала, как лезла за ранетками…

Скажете, у всяких там пацанов приключения покруче были. Знаю-слышала: и как к маме приходил один, кишки ладошкой поддерживая, чтоб из живота не выпали, и даже девка одна у нас была с пятого этажа полетевшая – повиснувшая случайно на крюке. Бывают истории пограндиознее моих. Но то были с детства озорники и шалопаи! А я – чистенькие платьица, куколки, бирюльки…Вот, видимо, по этому же принципу, из извечной моей тяги к драйву и неистовству, выучившись на литературоведа и искусствоведа, я после музыкалки и фортепианного отделения колледжа искусств… стала панк-барабанщицей, после работы младшим научным сотрудником в музее и преподавания истории изобразительных искусств в школе и институте культуры… ломанулась в журналистику, где наприключалась уже по-взрослому. Об этом чуть позже. А пока…

Гл. 4 ЛЮБОВЬ КАК ОНА ЕСТЬ

Один мистически настроенный юноша мне как-то сказал, что замуж нужно выходить за первую или последнюю любовь. Мол, остальные не канают. Ну, как определить последнюю, для меня – загадка, потому как и не совсем я уверена, что она будет.

Влюбленности со мной случаются, конечно, но как-то все очень благополучно проходят, несмотря на появление таких весомых факторов, как дети. А вот первая любовь…

Да, вполне можно пошустрить по папе-маме, в конце концов, отыскать в деревне Новая Заимка нянь, которые в моем детстве убирали за нами в яслях, и порасспросить, кто там у меня был первый. Думаю, этот деревенский мужик уж и полысел, и брюшком обзавелся, и детей в город в ПТУ проводил, значит, уводить от жены можно – не нужен он такой старый жене своей уже сильно то.

Отлично знаю, что этот первый был, по крайней мере, настоящим джентльменом, с ползунков. Потому что он ни-ко-го не пускал в туалет, пока я сидела на горшке. Вот на входе и сторожил. Думаю, жертвы – были. Нянечкам потом приходилось не только горшки отмывать. Эх, я того парнягу всю свою жизнь добрым словом поминать буду. Жаль, не помню, как я к нему относилась. А вдруг не любила?

Помню, что была уверена, что любила околоинцестово – своего двоюродного дядю. С двух до шести лет – точно. Дядя – так получилось – был младше меня на год. Звали его Виталька Нурмухаметов. Это потому что (не сломайте моск): прабабушка моя, белоруска (а ее сын, дед мой, маме был не родной. Мама моя, зырянка, ему была приемной дочерью) в зрелом возрасте в третий раз вышла замуж за деда Ивана – татарина, внуком которого и был мой возлюбленный. Соответственно – мне дядей приходился. Виталька был внешности экзотической абсолютно: сызмальства черный еж на голове, длиннючие узкие глаза, вострый нос горбинкой и маленький ротик с изысканными лирообразными губками. Виталька любил все произносить на «т»: «тутушка ту-ту, ту-ту», и «я Свет-ту люблю».

Когда я приезжала к бабушке, мы с татарченком не расставались. Виталька изнывал от тоски, когда я болела или уезжала к родителям в другую деревню. Вся Покровка легенды сочиняла о любви нашей, о наших разлуках. И сейчас порасспроси – любая бабка расскажет, как мы, трех-четырехлетние дефилировали с любимушкой вдоль по деревне по проезжей части – не разлей вода, за ручку. Не скрывали чувств, все на виду, на людях, как в деревне и полагается. Я ни единого момента общения с дружком не помню, кроме вот этого ощущения, как он держал меня за руку. Ощущения абсолютного счастья. Должно быть, мы с ним и не разговаривали особо – и так все было ясно. Помню одну интимную и, по сути, трагическую сцену. Эта идиллия разворачивалась в Виталькином огороде, в свежем стогу. Мы прыгали – осыпали себя свежевысушенной, пахучей клеверно-ромашковой травой, и я вдруг отчетливо поняла…что это в последний раз. Что детство и любовь кончаются, потому что мне шесть лет. Вот так отчетливо поняла: я разлюбила Витальку, и детство кончилось.

Ну, верности Витальке я, вертихвостка и звезда всех садиков, не хранила. В деревнях, по которым мы с родителями колесили из-за папиного карьерного роста, всегда находились симпотненькие мальчишки или тузы, которые влюблялись в меня. Так в Бигиле один нахал и вояка, который держал в своем кулаке весь детский сад и слыл полным тупицей, целовал меня мокрыми противными губошлепами в лоб и говорил, что он меня никому не отдаст и ото всех защитит. Там же я впервые испытала ревность: мы с моей не менее хорошенькой подружкой Светкой влюбились в одного лупоглазика Олеженьку. И он на занятиях по рисованию на нее больше взглядов бросал, чем на меня. Трагедь неописуемая.

Витальку я встретила во взрослой жизни пару раз. Лет в 16 молчаливый лентяй-дуб лежал на печи и даже не встал, когда я зашла к ним в избу. Вот ни одна черточка на его лице не вздрогнула. Потом мне бабки рассказывали, что помнил меня он долго, долго страдал, класса до седьмого аж, а потом замкнулся и, без того не особо разговорчивый, вообще замолчал. А я, в принципе – получаюсь предательница сродни героине Дюма из «Графа Монте Кристо». Пацан ведь свято верил, что я вернусь к нему, и мы поженимся. Но при случайной встрече лет так в двадцать в автобусе на Тюмень я поняла, что просто разнополярные мы с ним, пропасть между нами. Хотя и в этом, может, моя вина: не покинь я его в те шесть моих-пять его лет…Ну, винить-то я себя, если честно, ни в чем не виню: как без любви при мужике быть?! Прошло – значит, прошло, нефиг из жалости тащить себя по жизни рядом с нелюбимым, если, к тому же, не венчаны. Так вот. Виталька теперь, в двадцать – отлично сложенный, высокий, красивый, но какой-то безжизненно-квадратный парень с завода, у которого все четко, ясно и противно: «А че, хорошо», – бубнил мне самодовольно окающий Виталька: «Я на заводе отстоял смену – и нифига делоть не надо. Сплю, скоко хошь. Не упровляться, ни на покос, ни кортошку копать, – ниче не надо. И зароботок хороший, – че еще надо? Тут вот утюг себе прикупил…», – а мне, учащейся в колледже искусств фортепианной барышне-неформалке, становилось все противнее от его мещанской ограниченности.