Светлана Рычкова - Синий летящий остров. Повесть моей жизни

Мои детские любови Виталькой не закончились. В первом классе я, дочь завуча и отличница, влюбилась в Димку Агафонова, сына директора и отличника. Оба мы с ним были самыми мелкими в классе, очень хорошенькими умненькими куклами. У Димки – огромные, даже чуть на выкате серые глаза, отличное чувство юмора и папина твердость в суждениях. Сидели за одной партой на уроках и на продленке, ходили и с этим за ручку в столовку, даже сон у меня был, как он меня в ЗАГС несет на руках в подвенечном платье. Единственной влюбленной парой в классе были. К третьему классу и эту любовь с меня как рукой сняло. Оскорбленный Димка, ничего не понимая, бегал за мной меж партами, а я визжала, чтоб его кто-нить подержал, и что он мне надоел… И не рос малявка Димка, и стал неприятен его лягушачий рот, да и вообще… просто какая-то легкомысленно-предательская сущность была у меня-знойной барышни. Таки не умела я любить мальчишек. Любили, получается, меня все больше, а я милостиво позволяла…так бы я сказала, если б была приземлено-рассудительной теткой из народу. Но все нифига не так, на самом деле. Просто вот даны мне были в моем безоблачно-гармоничном детстве опыты влюбленности и взаимности, которые так же беболезненно-гармонично прервались. И спасибо, Багаван!

В четвертом классе стала я страшненьким забитым подростком, презирающим мужской пол и игнорирующим мальчишек всуе. Не то что здороваться, даже драться с ними считала ниже своего достоинства. Да и они не подходили ко мне, если честно. Кому нужна депресняковая, вечно хныкающая, оскорбляемая одноклассницами воображала, чахлик с невесть какой фигуркой и толстыми больными экземными губами, которая только и знает, что пиликает на своей пианине да читает заумные книжки…

Итак, с первой любовью – я в пролете. В последнюю – увы! – не верю. То есть человеческая логика не позволяет, встретив очередной объект обожания, твердо так себе сказать «этот – последний!» Да потому что любить не умею, как, пожалуй, и все человечество, если быть перед собой кристально честной. В общем, я не замужем и пофигу на «тик-так ходики». Ну, хотя бы учусь на йоге любить неперсонифицированно, а там – кто знает?..

Гл. 5 ПОДРОСТКОВОСТЬ

Бессмысленно искать добра у этих людей.

У этих окон не будет ни света, ни птиц.

Лишь шоры изысканных фраз, сентябрьских дождей

Сонливый и пресный поход по корме черепиц.

Скорее услышишь под плесенью будничных скук

Бездарных сердец убаюканный рай…

Их стук безыскусен и однообраз.

Нет взрыва, нет мук.

Здесь жизнь умерла, отошла невзначай.

Хорошо быть маленькой. Чтоб зима лютая, суббота. Топится банька, стряпаюся пельмени. И хорошо, когда нет родителей, и в баню можно сходить с дедом Ляксеем. Это значит, что тебя никто не будет заставлять садиться в тазик с горячущей водой, никто не будет долго-долго мыть тебе голову и противно тереть вехоткой, до ужаса щекоча живот. Не. С дедом – полная свобода! Ты сидишь в еле тепленькой водичке, балдеешь-плещещься себе, а дед тем временем ка-а-ак «бзданет» – кипятку на чугун печки жахнет кофшечком с размаху. Пар валом, кожа вся в крупных росинках пота, а дед намыливает такую симпатичную щеточку, щеткой – свой мордоворот, и бреет тупым станком щетинистую роскошь аж под глазами. Потом следующий кайф: это когда дед, завернув тебя в одеяло, сам в кальчонах и с голой спиной, пробегает метры от бани до дома. Это вот так с банного пара тебя обдает морозищем на маленько-маленько – и в дом, пропахший парным молоком и пельменным ароматом. Наевшись сочней (мясо я не ела), ты лезешь прятаться в огромный платяной шкаф, пока тебя не начнут искать по всему дому, приговаривая: «Где это наша внученька?..» А тебе жутко, весело и счастливо…

Но, почему-то все это однажды проходит. Однажды ты становишься нелепой тонкой субстанцией с невесть откуда взявшимися испуганными огромными жабьими глазищами, мясистым шнапселем, занимающими пол-лица и больными экземными губами, покрытыми коростой и претендующими на остальную половину. Щек нет, подбородок потерян, лоб превратился в старушачью морщинку вечного страдания.

Почему-то в твои одиннадцать лет и без того в дурацком четвертом классе, когда вместо одной учительницы их море, и у каждой свой бзик, когда с математикой просто труба, тебя начинают ненавидеть самые стервозные одноклассницы. Они сбиваются в шайку-лейку, что-то мерзко хихикая, шепчут по углам на переменках, после чего у тебя в компоте оказывается соль, когда ты садишься – на стуле кнопки. Дома свирепая мама почему-то тоже именно в твои одиннадцать решает, что пора тебе становиться ее помощницей, и к многочасовым стояниям за молоком в магазинах, отравленных мухами и перегаром соседа по очереди, прибавляется ежедневная уборка дома, глянцевая до солдатско-казарменной жути. У тебя каждый день из глаз текут слезы. Жизнь – невыносимая мука, террор и обида. И зачем ты только родилась на свет божий, и почему вот другие все так красивы, смелы и уверены в себе, а ты – жалкая уродина в вечно сползающих совковых колготках со сборками на щиколотках…

Ты, прикрывшись от соседки ладошкой, тайком, выполнив поскорее пример или упражнение, рисуешь прекрасных принцев и принцесс, а во второй половине дня – твое время. Это время с любящей тебя одной-единственной подружкой идти в ее гостеприимный простецко-рабочий дом, есть какой-то тоже очень незатейливый и при этом очень вкусный суп; рассмеяться, не успев его проглотить и обрызгать занавески. Потом еще долго кататься, схватившись за животик, по теплому деревянному полу. А пол был к тому же наклонный. И мы с Ольгуней скакали на стульях, как на лошадях, вниз по горке – стулья нас несли. Между делом училось сольфеджио, читалась музлитра, и, сквозь пихтовый строй еще более наклонной, чем пол, улочки, через жд мостик – в музыкалку. Там было как-то тоже очень куражно и приветливо. Там – твоя стихия. Там ты была первой в фортепианных конкурсах и на музлитре, ну, чуть отставало сольфеджио… Счастье кончалось вечером дома с уборкой и плачем над задачками по математике, ад продолжался утром в школе…

Невыносимо было и летом на море. Дикая депрессия сказывалась даже в том, что абсолютно не хотелось загорать. Сидела под тентом в жутком ситцевом купальничке, ждала пятиминутки водных процедур. Но вот именно море и то, что там проходили все болячки, постепенно начали приводить к жизни, ну и к юности одновременно. Именно там были первые в жизни танцы в кругу под «Бони М» и – плестись по палаткам под «Ежик резиновый шел и посвистывал дырочкой в правом боку». На море я начала выступать с песенками на сцене, начала занимать первые места по спринту и прыжкам в длину и как-то там еще постепенно незаметно самоутверждаться. На море девчонки наперебой твердили про свои влюбленности. Под конец лагерной смены все были уже влюблены до слез и на всю жизнь. Даже я вдруг однажды осознала, что есть такие мальчишки…Ну, такие же нестандартные и грустные, как я.