Культурный Шизофреник - Лотофаги

Илья ловит глюк. Погрузив лицо в пакет, он на минуту учащает дыхание… Секунда, ещё секунда… Косой ошалелый взгляд медленно переходит с одного на другое, мысль притупляется, сердце в груди холодеет… Секунда, ещё секунда… Грани предметов меркнут, и мир, словно отражённый в кривом зеркале, сообщает Илье блаженное сомнение – сомнение в реальности всего, что явлено глазу.

Отнявшись от пакета, Илья поднёс к лицу свои запачканные краской, ярко-зелёные пальцы.

Сжимая и размыкая их, с дурашливой полуулыбкой наблюдал он за тем, как пальцы прилипают друг к другу. Под парами ему казалось, что это лопаются зелёные вши. Его поразило то, как мастерски он уловлял вшей, которые всегда пробегали как раз тогда, когда он сводил пальцы. Илья раскрыл пакет и, углубив лицо внутрь, сделал несколько жадных вдохов.

На улице звякнула упавшая жестянка. Уходя в гараж, Илья приставил её к калитке, чтобы вовремя очнуться, если вернётся хозяин. Теперь, пытаясь сообразить, откуда донёсся звук, Илья замер и всматривался выпученными глазами в стену. Послышались шаги. Илья мигом скрутил пакет в кулаке – пакет лопнул, и краска закапала на колено.

– Илья! – позвали снаружи.

Илья дёрнул два раза кулаком, думая, что отбрасывает пакет в сторону, и, спотыкаясь, выскочил на улицу.

Забор был почти готов. Оставалось домазать с полдесятка штакетин. Илья уселся в траву на том месте, где прервал работу и только теперь увидел, что всё ещё держит прохудившийся пакет. Он разжал и обтёр ладонь, оставив на лопухах бесформенный зелёный ошмёток.

– Илья! – донеслось сзади.

Илья достал из-под себя запачканную землёй кисточку и погрузил её в банку.

– Илья! – из-за сарая вышел Разживин – А, ты тут!.. Скоро закончишь?

– Да уже…

– Я это… встретил… я деньги матери твоей отдал. Если это… Когда обедать пойдёшь… В общем, деньги уже у неё.

Сцепив зубы, Илья молча возил кисточкой по штакетине. Разживин постоял и, не дождавшись ответа, зашаркал прочь.

– Говяжья рожа, мудозвон старый! – неслышно пробормотал Илья.

Он с силой и ненавистью харкнул на забор и стал набрасывать краску густыми шлепками, быстро растаскивая её широкими движениями книзу и кверху. Минутой позже всё было кончено. Бросив кисточку на песок, Илья зашагал к дому.

Хотя Разживин пропустил мимо ушей речи спутницы и не обратил должного внимания на её заискивания и ужимки, домой Евхаритская пришла в боевом расположении духа. Улыбаясь своим тайным мыслям, она сноровисто выгрузила продукты, протёрла стол и с весёлым ожесточением принялась за готовку.

Включив телевизор, она дождалась, когда закипит чайник, затем наполнила кипятком маленькую блестящую кастрюльку и, поставив её на огонь, села к столу – так удобнее было чистить овощи.

В кухню из погреба тянуло прохладой. По телику шёл какой-то слезливый сериал, воробьи почирикивали на вишне возле окна и муха, залетевшая в дом, билась о плафон люстры, которую Наталья Игоревна зажгла, чтобы не портить зрение.

Кухня в их стареньком двухэтажном домишке соседствовала с летней верандой, где стоял полированный, раздвижной стол, ещё советские стулья с высокими спинками, а также скрипучее кресло-качалка, на заказ сплетённое из лозы местным умельцем. На веранде всегда было светло и уютно…

Зазвонил мобильник в кармане сумочки.

Наталья Игоревна отложила картошку и, обтерев полотенцем руки, посмотрела на экранчик. Неизвестный номер высвечивался на нём.

– Алё? – cпросила в трубку.

– Здравствуйте. Я звоню по поводу квартиры… – откликнулся грубоватый женский голос на том конце – Вы ещё не сдали?

– Здрасьте! Пока свободно…

– Я хотела бы снять на неделю, можно? Сколько будет стоить?

Евхаритская почесалась в затылке:

– Ну, если на неделю… Пять тысяч, плюс коммуналка. Вас устраивает?

– Пять тысяч?.. – задумались на том конце – Окей. Давайте завтра утром встретимся, вы мне квартиру покажете и ключики я возьму. Вы сможете?

– Ага, где-то после девяти часов я подъеду.

– Я тогда вам наберу, хорошо? Вы только не сдавайте больше никому до завтра!

– Ладно, договорились! – засмеялась Наталья Игоревна – Только и вы уже точно приезжайте, не обманывайте!

– Нет-нет, я обязательно буду.

Попрощавшись, Евхаритская положила телефон возле себя и вдруг оцепенела, заслышав позади скрип половицы.

– Илья! – обернулась она – Нельзя же так пугать, ну!

Илья угрюмо протиснулся в дом, сел к столу.

– Сейчас сготовится, подожди немного… – вздохнула Наталья Игоревна – Налить чаю пока?

С кастрюлькой она подошла к электроплитке, сняла крышку и бережно начала пересыпать нарезанные соломкой овощи в бурлившую воду. Сын исподлобья глядел в телевизор.

– Будешь? – переспросила Наталья Игоревна.

– Разживин деньги отдал тебе?

– Сыночка, давай покушай сначала… С самого утра голодный, наверное…

Наталья Игоревна шагнула от плитки к столу и погладила сына по волосам. Илья отстранился и, проскрежетав стулом, отправился на веранду, прикуривая на ходу. На антресоли Евхаритская нашла кружку, налила в неё чай, понесла следом.

– Деньги где, мам? – повторил Илья.

Он держал грязно-зелёными пальцами сигарету, продолжая хмуро глядеть под ноги. Евхаритская всплеснула руками:

– Илья, ну хоть бы умылся, прежде чем за стол садиться! Иди, растворитель возьми наверху.

Она поставила кружку на скатерть, и обернулась, готовая идти за полотенцем, но не успела и двух шагов сделать, как из-за плеча полетел гневный окрик:

– Ма, ты глухая что ли? Где, говорю, деньги мои?!

У Натальи Игоревны похолодело внутри. Она живо обернулась и попятилась к телевизору, скрестив на груди руки. С напряжением в голосе пробормотала:

– Так, ты чего кричишь?

Илья вместо ответа подхватил и швырнул в мать кружкой. Кипяток выплеснулся на стену и на плитку, чай зашипел на раскалённом тэне. Лёгкая пластмассовая кружка попала в губу, скакнула на полку и там завертелась. Из губы засочилась кровь. Евхаритская проглотила подступивший к горлу комок, шагнула к сумке. Вынув деньги, она бросила их на стол и спешно убежала к себе.

– Чё ты вымораживаешь-то меня!! – завопил Илья в спину.

Наталья Игоревна судорожно искала резиновые сапоги. Натянув их, она неверной рукой схватила корзинку под грибы и выскочила на улицу. Сын молча пил чай с булкой, когда она проходила мимо. Его поза была выражением зла и презрения.

К лесу вела узкая стёжка. Прижимая к разбитой губе рукав чёрной ветровки, Наталья Игоревна семенила по ней вдоль дачных наделов. Она шла, приклонив голову, и делала над собой усилие, чтобы умирить плач. Тёрла и щурила воспалённые глаза и поправляла взлохмаченные ветром волосы, которые в спешке не успела убрать должным образом. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидел бы её такой. Щёки жгли слёзы жестокой обиды на Илью. По привычке, появившейся у неё в последние годы, Евхаритская внушала себе, что у сына снова замкнуло в голове; что он опять обдышался клеем и действовал в состоянии помутнения ума; что и сама она сильно сглупила, взяв у Разживина чужие деньги. Так она думала, но если прежде подобный ход мысли помогал ей справиться с терзающей душевной болью, то теперь делалось только хуже. Выходило так, что она просто не могла заставить Илью вести себя уважительно и только поэтому придумывала ему алиби.