Игорь Изборцев - Исповедую Тебе

Все молчали и Алексей тоже. Да и какой же он в пятьдесят семь пацан против его двадцати двух-двадцати трех?

– Чего молчишь? – вскипел Угрюмый и с силой рванул Алексея за ворот рубахи. Ткань треснула и разорвалась, полетел и сам Алексей – сначала навстречу Угрюмому, а потом на землю, лицом вниз, выставив перед собой руки.

Все бы ничего, но ухватистая лапа Угрюмого вместе с рубашечным лоскутом сорвала с его шеи бечеву с нательным крестом. Его Алексей не снимал никогда, даже когда мылся в бане – так привык с детства. Лишившись креста, он сразу это почувствовал, ощутив себя голым и беззащитным, быстро поднялся на ноги и протянул руку:

– Отдай!

– Что? – не понял Угрюмый. Он не заметил, что держит в руке нечто ему не принадлежащее, да и ненужное, но, поглядев, увидел и ухмыльнулся: – Ах, это? На…

Он бросил крест на землю и втер каблуком его в самую грязь.

– Забери свою железку! – осклабился он и заржал…

Не следовало бы ему так делать, лучше бы воздержаться, но не дорос он до уровня бродяг из своего же рода-племени, хорошо знающих о границах, за которые лучше не переступать: себе дороже…

– Ну, ладно, – Угрюмый удовлетворился результатом разборки, хлопнул себя по карману, в который перекочевали деньги и от Хребта, и от прочих мужиков и, ухмыльнувшись на прощание, удалился. И, слава Богу! Все вздохнули, но день был безнадежно испорчен: и деньги отдали (лишь бы отстал), и плевки его долго еще будут сохнуть на ранимой коже чуткого мужского самолюбия. Хотя какое у мужичка нынче самолюбие?

Алексей выковырял свой крест, отчистил и кое-как приладил на шею. Что-то там внутри него происходило, что-то неладное, вызывавшее судороги на лице, дерганье губ и невнятное бормотанье. Ко всему, опять разболелась голова. Только зря он сердился, зря выдумывал своему обидчику всяческие наказания. В некий, неведомый никому миг были даны все необходимые санкции, а вместе с этим включены особые, дающие последний отсчет, часы…

* * *

Но успокоился Алексей не скоро и ненадолго. Сначала с Витькой Хребтом они переместились в район «Маяка» и там что-то соображали. Потом Витьку унесло куда-то на хмельных парусах, и оставшийся в одиночестве Алексей некоторое время бродил у стен старой швейной фабрики, выветривая дурманные пары псковалковского продукта. Очухался вдруг голос за лобной костью и с ехидцей укорил: «Говорил ведь, доиграешься, Петрович! Доигрался…» Алексей проигнорировал, но забытая обида проснулась и завертелась-застучалась в подчерепных лабиринтах, пытаясь вырваться наружу. Алексей зашагал прямо по проспекту в сторону Кремля. Он уже решил, куда пойдет, хотя и многократно зарекался делать это по нетрезвости. На Петровской он повернул налево и вскоре вышел к городскому кладбищу номер два.

Это было старое кладбище. Здесь сохранились погребения шестнадцатого века, но наверняка были и более древние – Бог весть, сколько их напластовалось одно на другое за тысячелетие существования города. Нынешний храм выстроили в середине шестнадцатого века. Был он одноглавый, на столпах и упрощенных сводах, с двумя более поздними приделами и большим притвором. В обширное подцерковье вместился бы запас провианта для жителей целого квартала, и неизвестно, что там, под этими таинственными подвальными сводами, хранилось сейчас. Юго-западнее храма, укрытая великанами деревьями, притаилась небольшая старинная надгробная часовня, с крытой оцинкованным железом шатровой крышей и маленькой медной луковкой вверху под венчающим все крестом. С трех сторон, где раньше находились окна, была она наглухо замурована и оштукатурена, а с западной стороны через низкий входной проем, лишенный двери, открывался вход в крохотное квадратное помещение с утрамбованным земляным полом. Свое предназначение – быть малой безалтарной церковью и служить местом молитвы об усопших – она давно не выполняла, а служила укрытием от дождя или даже местом ночлега для бездомных; ну и конечно являлась еще памятником архитектуры местного значения.

Через святые врата по мощеной дорожке Алексей дошел до церковных дверей и тут замедлил. Опять будут гнать! Ну и пусть. Все равно пойду! Он решительно ухватился за дверную ручку и потянул на себя. В притворе за свечным ящиком дремала Семеновна, но, почувствовав его приближение, встрепенулась и закричала:

– Опять пришел, охламон. Опять хулиганить будешь! Уходи!

– Да не буду я, Семеновна. Плохо мне, беда у меня, – Алексей, стараясь произвести впечатление полнейшей трезвости, говорил медленно, растягивая слова.

Но не прошло. Семеновна была в курсе всех его хитростей и укорила, хотя уже и спокойней:

– Опять нализался, Ляксей, нет чтобы как все – тверезым придти. Горе с тобой, нет, не пущу.

Но Алексей почувствовал уже в голосе Семеновны слабину, успокаивающе махнул рукой, мол, ладно тебе, и вошел в храм.

Жар от множества свечей, запах ладана тут же обрушились на него и придавили к стене. Алексей задышал быстро и тяжело. Служилось всенощное бдение и священник на вечернем входе кадил храм. Наверху, на хорах пели «Свете тихий» 1 1 Тихим светом именуется в этом песнопении Господь наш Иисус Христос, Который по Божеству есть присносущный Свет, ибо Он есть вечное сияние Бога Отца и Образ ипостаси (существа) Его. Ради любви к людям, ради нашего спасения Он принял образ человека и соделался доступным для всех, чтобы, видев Сына, видели Самого Отца… Некогда Александр Сергеевич Пушкин пытался перевести слова этой молитвы с церковнославянского на поэтический русский, но очень скоро с досадой признал безуспешность таких попыток. И для его гения это явилось невозможным: сделать лучше, поэтичнее, возвышеннее, чем есть… :

– Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний… – выводили клиросные певчие ангельскими голосами.

– Господь воцарися, в лепоту облечеся, – возгласил священник прокимен.

Алексею стало совсем тяжко. Хмель с новой силой ударил в голову. Опять его одолевали странные желания и чувства; хотелось зачем-то вмешаться в ход службы. Он изо всех сил сдерживал себя, но это было сильнее. И вдруг на весь храм раздался его голос:

– Святой отец! Святой отец! Скажите мне…

– Тише! Замолчите! Не мешайте батюшке! – зашипели на него со всех сторон. – Уходите!

Его пытались вытолкнуть из храма, но он вырвался и опять закричал:

– Батюшка! Святой отец! Где правда? Почему жить нет мочи? Объясните! Почему рвет меня на части? Куда идти, куда деваться?

Священник обернулся и в сердцах махнул на него рукой, мол, уходи. Но Алексей продолжал кричать свое, пока, наконец, собравшиеся с силами старушки не вытолкали его взашей из храма.