Валентина Горлова - Музыка в темноте

– Отчего же? Вот, смотри… – он не слушал ее и продолжал: – Шкатулка со свастикой. Тут у меня есть даже немецкая фуражка, перочинный нож, пряжка, погоны, «Люгер» – венец моей коллекции… Это антиквариат. Вот эту шкатулку я, например, приобрел на блошином рынке в Праге. Очень долго торговался. Как тебе марки с Гитлером?

– Ты восхищаешься им?

– Вовсе нет, он был жалким и обиженным человеком. Но в этих вещах есть что-то манящее. История, смерть.

– Я бы не назвала это манящим. Это принадлежало людям, которые думали, что имею право убивать других людей. Эти вещи – символы страшного заблуждения. Мне кажется, их надо закопать где-нибудь глубоко в глухом лесу. Они заслужили забвение. Нет ничего хуже убийства. Ни одна идея на свете не стоит человеческой жизни.

Питер был неприятно удивлен и обижен тем, что его избранница не оценила его вклад в сохранение культуры. Он молча захлопнул коробку, отнес ее на место и стал пить вино нервными, большими глотками. Эбигейл чтила правила и принципы. Она не смогла бы ни ради какой цели встать выше человеческого страдания. Питер подумал, что если бы игра на арфе порицалась или потворствовала, скажем, глобальному потеплению, то Эбигейл была бы первой, кто сжег свой инструмент. Назидательное лицо общественной морали казалось ему узколобым и примитивным. Он даже не стал ничего пытаться объяснить ей, хотя глубоко в душе и сам понимал, на совестливых и правильных людях держится шаткий и убогий мир.

– Давай поговорим о чем-нибудь более жизнерадостном, – Эбигейл испугалась, что ненароком обидела Питера, обесценив его хобби. Ей меньше всего хотелось умничать и быть неприятной. Она почувствовала себя виноватой в том, что не может понять Пита и отталкивает его порывы души. Эбби встала, пару минут молча постояла у книжных полок, поглаживая корешки книг, потом вернулась и плавно опустилась на диван, картинно выпрямив спину (Эбигейл казалось, что так она выглядит благороднее, поэтому она часто одергивала себя и выпрямляла плечи по завету школьных учителей и своей матери). – У тебя внушительная коллекция книг. Здесь есть все: от Макиавелли до Камю, – сказала она немного заискивающе.

– Спасибо, – Питеру стало приятно. Библиотека была его личной гордостью. Ему также польстило то, что Эбигейл боялась потерять его расположение. Питер сощурился и положил руку на спинку дивана, почти касаясь пальцами ее плеча.

Музыка все лилась и лилась из проигрывателя, переливчатая, как мокрые морские камешки.

– Ты красивая. Я ведь говорил тебе об этом? – Эбби вспыхнула, как уголек, вжалась в диван, обеими руками вцепившись в бокал. От старой люстры исходил приятный оранжевый свет. Он падал на ее лицо, грудь, волосы, вырывал ее из сырости и затхлости дома. В этот момент она будто сошла с картины Фрэнка Дикси, мягкая и плавная дева, парящая над земными заботами. Ее воздушные волосы слегка спутались, и она напомнила Питеру «Миранду». После выпитого вина Эбигейл постепенно стала расслабляться и выглядела более чувственной.

Он весь вечер не мог оторвать глаз от ее живого, подвижного лица. Оно было гармонично и пропорционально, лишено слащавости типичных красоток. Никто не мог представить его как-то по-другому: ни отнять ничего, ни добавить, все вместе складывалось в единый образ, в безупречную геометрию, и Пит не в силах был ответить на вопрос, что же его так зацепило: острый нос, блестящие светящиеся глаза или скулы, будто очерченные легким, размашистым движением, а может быть, изогнутые длинные ресницы. Словом, ее было интересно разглядывать, как картину с множеством деталей. Крошка Эбигейл была прекрасным числом, которое то ли не существовало на самом деле, то ли еще не было открыто. Питер подумал, что, может быть, он обнаружил этот факт ее удивительной природы первым. Нередко ему попадались спутницы на ночь, напоминающие криво построенную волнистую параболу (такие черкали его студенты дрожащими от похмелья руками, не проявляя никакого уважения к предмету), или квадратный корень, с трудом и скукой извлеченный из громоздкой десятичной дроби. За неимением лучшего он довольствовался и этим, в уме исправляя их несовершенства и ошибки красной ручкой.

– Сегодня я получила очень много необычных комплиментов. Надо отдать тебе должное, ты умеешь заставить женщину почувствовать себя особенной.

– Не думал, что сегодня встречу… тебя, – он хотел сказать «достойную женщину», но вовремя осекся. Взвешивать слова было его сильной чертой. Эбигейл привязалась бы к этой фразе, и это вылилось бы в дискуссию до утра о достоинстве, правах слабого пола и несправедливом отношении к проституткам. Услугами последних Питер никогда не пользовался, он был слишком брезглив для этого.

С этими словами он потянулся к ней, взял ее ледяную руку и слегка сжал. Эбби показалось, что ее внутренние органы собрались в один тугой комок и подлетели вверх, как на американских горках, когда едешь вниз с крутого спуска. У нее перехватило дыхание, она не могла двигаться, дивясь новым ощущениям в теле. Ее сердце то останавливалось, то билось отчаянно и болезненно, стучало в висках, пульсировало чуть ли не в горле. Питер видел в ее распахнутых глазах смесь страха с восторгом. Она боялась самой себя.

– Выпьем еще вина? – Он медленно встал, оставляя ее наедине со своим предвкушением физического наслаждения. Он пытался изо всех сил держать себя в руках, чтобы не повалить ее на диван без всяких прелюдий. Но таких девушек надо долго заговаривать, подбираться к ним осторожно, иначе их можно спугнуть, как диких лис, а потом не поймаешь. Эбигейл нужно было приманить и расположить к себе, а потом брать, не мешкая. Она всегда была полна сомнений и колебаний, так что ее спутнику нужно было подловить момент короткой передышки между духовными терзаниями о том, что правильно, а что нет, увлечь ее в мир, где плоть властвует над разумом, погрузить в ощущения, быть настойчивым и дерзким.

Эбби всегда пугалась нового узнавания: знакомство с телом другого человека – это сильное переживание. Она понимала, что пропала, что все сегодня случится и уходить сейчас бесполезно, глупо и некуда. Ей хотелось остаться и пройти этот путь до конца. Откуда-то из чулана мыслей вылезло воспоминание о ее непутевом начальнике из караоке-клуба. Она вспомнила ощущение гадливости, когда он стал пытаться ее поцеловать, прижав к стене. Она отчаянно вертела головой и просила ее отпустить. Ей было противно. Его сальные толстые пальцы лезли ей под юбку, она сильнее сжимала ноги и плакала. От него пахло кари и табаком. Эти запахи были для нее с тех пор ненавистны. Когда Эбигейл вырвалась, выбежала из его кабинета, воспользовавшись тем, что кто-то вошел, она неслась по улице и рыдала. Рыдала так горько и самозабвенно, что ее не заботило, когда люди оборачивались ей вслед или предлагали помощь. Она чувствовала себя грязной. Потом она долго стояла под душем, с усердием натирая кожу мылом до красноты, пытаясь смыть любой запах, любые следы этого противного, толстого чудовища.