Игорь Изборцев - На крыльях праведности

Хочу сказать несколько слов о ее кончине. До последнего издыхания она сохраняла ясность ума: простилась со сродниками и внуком: просила, чтобы они чаще исповедывались и причащались Св. Тайн; благословила всех и, закрыв глаза, тихо отошла ко Господу, под чтение канона на исход души. Подлинно христианская кончина. Она и сейчас еще пред глазами моими: тихая, маленькая, легкая, как былинка, чуть слышным шепотом творящая свою безпрестанную молитву… Вечная тебе память!” 2 2 Вестник Псковской епархии “Благодатные лучи”, № 6 (13), июнь 1994 года.

Это Александра Петровна познакомила нас с замечательным камновским батюшкой о. Валентином Мордасовым, ставшим на последующие шесть лет (до своей кончины, последовавшей 18 июля 1998 г.) моим духовным наставником. Она рассказала нам о старце Симеоне Псково-Печерском, псковском блаженном Василие Графове, блаженной монахине Екатерине (Булыниной), блаженной Анастасии Струлицкой и других, которых знала лично и духовными советами которых руководствовалась всю свою жизнь.

Некий иностранец с известной долей юмора подметил: “Отчего это у вас в России в храмах на исповедь выстраиваются очереди преимущественно из женщин? Наверное, они у вас очень грешные?” Не знаю, что ему ответили. Да и требовался ли ему ответ? Я бы, наверное, сказал так: не более, чем следовавшие за Спасителем жены-мироносицы: и те не оставили своего Господа до конца, и эти, – наши бабушки-старушки, с костыликами, в простых ситцевых платочках, – безропотно следуя за духовными отцами, вынесли на своих хрупких плечах Церковь Православную в годину лютых гонений и испытаний. Спаси вас, Господи, наши дорогие матери и бабушки!

* * *

В начале января 1999 года к нам из Ивановской епархии приехал давний знакомый, иеродиакон Роман, насельник одной из тамошних обителей. Приехал с поручением от настоятеля: побывать у о. Николая для разрешения важного вопроса монастырской жизни. Отказавшись даже немного отдохнуть после дальней дороги (ехал ведь всю ночь на автомобиле по непростым зимним дорогам), о. Роман попросил меня сопроводить его на остров. Поехали. Погода, помнится, стояла тихая и солнечная: и мороз излишне не наседал, и ветер не тревожил, одним словом – январское рождественское благолепие. Без проблем добрались до Толбы и по накатанной колее промчались через болото и озеро. Зимой Мороз-воевода безкорыстно мостит отличные дороги – надежные, если особенно не отклоняться в сторону от колеи. В ясную погоду ехать по такой дороге – удовольствие. Иное дело, когда метель-поползуха закрутит вихри из снежинок, так что и колею в миг заметут буранные протуберанцы, и вешки из еловых веток скроются с глаз – тогда просто беда… Однажды, возвращаясь от о. Николая, попали мы в такую историю и в снежной непрогляди едва совсем не сбились с дороги. Взывали к батюшке, испрашивая его святых молитв и, с Божией помощью, выправили путь…

Итак, в тот погожий январский денек, без приключений добрались мы до самого домика старца. У знакомого заборчика в ожидании собрались человек тридцать-сорок паломников. Батюшке, через келейницу (Валентину Полищук), передавали записки с вопросами, через нее же получали ответы. Отец Роман достал из кармана необъятного тулупа загодя приготовленный листок со своим вопросом и попытался протиснуться поближе к калитке, но, даже при его немалом росте, сразу ему это сделать не удалось. Я стоял поодаль, не желая никому мешать, (да и повода к этому вроде бы не было: никаких вопросов на этот раз я не приготовил), наблюдал через головы паломников, как, движимая скрытыми мотивами своей птичьей жизни, колышется на крыше домика плотная голубиная масса. В каждый свой приезд я не преставал удивляться обилию этих чисто городских птиц на батюшкином дворике, их трогательной привязанности именно к этому, словно единственно пригодному для них на всем острове, месту. Понимал, что не хлебные крошки, не обилие посыпанной крупы держало их здесь, а благодатный свет батюшкиной души, молитвенный жар сердца; понимал, но дивиться на это чудо не переставал. Меж тем, усилия отца Романа уже почти увенчались успехом: могучая его фигура высилась уж у самой калитки. Вдруг, вышедшая из домика келейница громко вопросила:

– Кто здесь отец Роман?

Я услышал, как тот отозвался.

– Возьмите, батюшка велел передать, – с этими словами келейница вручила о. Роману свернутый листок бумаги.

Я наблюдал, как выбирался тот из толпы, на ходу разворачивая листок и читая ответ старца. Лицо у иеродиакона странным образом вытянулось и выражало полное недоумение. Помню, удивился столь быстрому разрешению проблем о. Романа и посетовал на себя, что прозевал момент передачи им записки. Отец Роман подошел и молча продолжал вглядываться в невидимый для меня текст.

– Быстро тебе, однако, батюшка ответил, – попробовал я было хоть что-либо выяснить, но мой спутник не ответил, жестом приглашая меня в машину. Я понял, что миссия его выполнена и мы возвращаемся в город… Когда машина выбралась на ровную ледовую дорогу через озеро, о. Роман вдруг тихо сказал:

– Я не успел передать свой вопрос, батюшка раньше сам ответил…

Признаюсь, что и у меня допреж вертелось в голове подобное предположение, однако слишком оно было невероятным, чтобы сразу его вместить, согласиться с ним. Но вот и конец вопросам. “Батюшка сам…”

После, до самого своего отъезда, о. Роман уж не умолкал; он никак не мог успокоиться. “Какая сила! Какая глубина прозрения!”, – в его словах звучали и удивление, и восторг, и восхищение…

Я не знаю того, что таила в себе записка из кельи старца; не знаю, насколько смысл ее соответствовал тому самому, так и не переданному вопросу (да и разумно ли в данной ситуации любопытство?), но вид ивановского иеродиакона свидетельствовал, что все необходимое тот для себя узнал и уяснил, т.е. вполне выполнил наказ своего монастырского начальства. Воистину, во всем этом крылось настоящее чудо – такое, как и следует тому быть: незаметное для окружающих, и потому не вызывающее всплеска нездорового любопытства и экзальтации, но безусловно важное для того, кому оно собственно и предназначалось. А почему “незаметное”, хорошо объясняет свт. Иоанн Златоуст.

“Ныне, – говорит он, – я не имею нужды в знамениях. Почему? Потому что и без чудес научился веровать Господу. Залога требует тот, кто не верит, а я, как верующий, не требую ни залога, ни чудес. Положим, я не говорю разными языками, но я знаю, что я очищен от грехов. Они тогда не веровали этому без чудес, затем и явлены были чудеса, как залог веры, ими приемлемой. Потому им давались знамения, не как верным, но как неверным, чтобы они уверовали. Таким образом, и святой Павел говорит: Итак языки суть знамение не для верующих, а для неверующих (1 Кор. 14, 22). Видите, что не для безчестия нашего, но для большей почести Господь сократил явление Своих чудес. Он творит так, желая открыть нашу веру, чтобы мы веровали Ему без залогов и без всяких чудес. Те люди, не получив предварительно видимых знаков и залога, не поверили бы Ему в предметах невидимых, а я без этого показываю ему всю веру. Вот причина, почему теперь не бывает чудес”.3