Константин Поповский - Мозес. Том 2

Глаза благочинного сделались совершенно прозрачными.

«Глупости, – сказал митрополит, в то время как секретарь поднял голову, услышав в его голосе знакомые нотки. – Как Сын Божий не знал – где ему преклонить голову, так и подлинное христианство не знает того, что зовется родиной, потому что его подлинная родина – это, как вы говорите, Царство Небесное, а не это или то земное царство или государство. Недаром же апостол Павел сказал, что нет ни эллина, ни иудея. Что же до русского Христа, – добавил владыка сердито, – то это такой же абсурд, как и русская география или китайская геометрия».

«Тогда скажите мне другую вещь, – в голосе Авраам-Бера появились какие-то новые, серьезные нотки. – Я слышал, что многие христиане не мыслят сущности своей веры без обряда, который они считают установленным самим Всевышним… Что же будет, если мы оставим обряд без внимания и представим на мгновение, что его просто нет?»

«Ничего не будет, – отвечал владыка так же серьезно. – Обряд бесконечно важен, но не он никогда не составлял и не составляет сущность нашей веры, о которой мы говорим».

«Чудесно», – сказал Авраам и, немного подумав, спросил – как показалось секретарю – с некоторым беспокойством:

«Но как же быть с таинствами? Разве не в таинствах проявляет себя Всемогущий, закрывая рты сомневающимся и соединяя прошлое с нашим сегодняшним днем?»

«Я вижу, вы неплохо подготовились», – усмехнулся митрополит.

«Возможно, у меня был хороший учитель», – опять улыбнулся Авраам-Бер, роясь в своем сюртучке и доставая откуда-то из глубины его небольшую книжечку с потертым переплетом и торчащими из нее листами. На обложке было написано:

« Митрополит Филарет. Краткое освещение христианской веры из нее самой ».

«Ах, вот оно что», – митрополит негромко рассмеялся. Потом он поглубже закутался в свой дорожный тулупчик и сказал:

«Что же, продолжим. Если вы читали эту книжицу, то должны были знать, что таинства, при всей своей важности, конечно, не исчерпывают всей сущности христианской веры. Таинства таковы потому, что они превращают нашу обыденную, ограниченную жизнь в нечто абсолютно осмысленное, нечто такое, что позволяет нам увидеть в творении самого Творца и услышать его голос в самые важные моменты нашей жизни. Таинства не механизм, а место, где Бог вновь говорит нам « зело хорошо » и призывает нас самим увидеть это. Другими словами, – заключил митрополит, – таинство это всегда твоя великая возможность встречи с Богом. Но последнее слово остается, конечно, за Небесами, ибо, как сказано в Писании, «не всякий говорящий мне «Господи, Господи», войдет в Царствие Небесное…»

«А как же, допустим, духовенство», – сказал вдруг до того молчавший благочинный, кажется, не слишком хорошо понимая, что тут вообще происходит.

«Что такое?» – переспросил владыка.

«Духовенство, – повторил благочинный, – вкусившее таинство священства. Что же – и его упраздним без разбора?.. Не понимаю».

«Что же тут не понять, – сказал митрополит. – Это ведь только для примера сказано».

«Все равно не понимаю», – благочинный, казалось, сам удивлялся тому, что вступил в пререкание с самим митрополитом. Впрочем, его уже никто не слушал, потому что Авраам-Бер, выйдя из-за своего стола, спросил:

«А что вы тогда, ваше высокопреосвященство, скажите о Царстве Небесном? Что останется от христианства после того, как мы отбросим его и представим, что его нет? Разве это не то, к чему стремится каждый человек, мечтающий о награде и готовый для нее на все?»

«Если я правильно понимаю, – ответил митрополит, – то Царство Небесное вовсе не является только некой наградой, которую мы получаем за хорошее поведение. Царство Небесное – это раскрытие твоей собственной природы, как она задумана и исполнена Творцом, вот почему мы можем сказать, что подлинный христианин работает на Всевышнего совсем не из-за награды».

«Вот оно что, – покачал головой Авраам-Бер так, словно только что сказанное было услышано им впервые. – Получается, что если мы отбросим Царство Небесное в качестве награды, оно вернется в качестве раскрытия твоей собственной природы… Очень любопытно, – добавил он, вновь возвращаясь на свой стул. – Тогда, интересно, что ваше высокопреосвященство скажет о Святом Писании? Что вы скажите, если мы отбросим в сторону еще и Евангелие? Что останется тогда от христианства?»

Возможно, это привиделось уставшему секретарю, но только ему показалось, что заданный Авраамом вопрос вдруг каким-то чудом материализовался и повис под потолком, рискуя каждую минуту с грохотом свалиться на головы сидящих.

«Я благодарю Бога, – негромко сказал митрополит, особенно не к кому не обращаясь, – что меня сейчас никто не слышит».

Авраам-Бер Рабинович негромко захихикал.

«Потому что если бы кто-нибудь услышал меня сейчас, – продолжал митрополит, понизив голос и даже быстро бросив взгляд на закрытую дверь – он немедленно написал бы на меня обстоятельный донос в ближайшую консисторию, и был бы прав. Ибо кто же из православных не знает, что все, что нам известно о Христе, находится только в Евангелии и отказаться от Евангелия, кажется, означает – отказаться от самого Христа».

Он тяжело вздохнул и, опустив голову, какое-то время оставался в этом положении, возможно для того, чтобы успокоить свои мысли. Затем он сказал:

«И все же, выполняя правила нашей забавы, я должен признаться, что христианство, скорбя и сетуя, может отказаться от евангельского рассказа и при этом – остаться христианством. Вы скажите, а как же это возможно? – продолжал он, обращаясь к пустой комнате, в которой никого не было, кроме Авраама-Бер Рабиновича, благочинного и секретаря отца Михаила. – Как возможно, что лишаясь путеводителя к спасению, христианский корабль остается, тем не менее, на плаву?.. Я вам отвечу. Евангелия – это рассказ о спасении, путеводитель к спасению, но не само спасение. Этот рассказ может быть таким или другим, но главное не это. Ведь миллионы людей каждый день читают Евангелия и слышат о Благой вести, но не становятся от этого лучше и по-прежнему не уверены в своем спасении. А значит – отбрасывая все, что может быть отброшено, мы оставляем только то, что нельзя не оставить, а именно…»

«А именно», – словно эхо отозвался Авраам-Бер.

«А именно само это спасение», – отрезал митрополит.

«А, – сказал Авраам-Бер. – Теперь, я понимаю».

«Да, – наклонил голову владыка Филарет. – Похоже, что я тоже».

«Но как же тогда быть с главным действующим лицом этой вашей книги? – спросил Авраам почти шепотом, заставив отца Михаила приложить ладонь к уху. – Ведь отбрасывая Евангелие, как вы уже сказали, мы отбрасываем также и самого Помазанника Божьего?.. Боюсь, что многие из моего народа были бы рады это услышать», – добавил он насмешливо, давая, впрочем, понять, что сам он вовсе этой точки зрения не разделяет.