Константин Поповский - Мозес. Том 2

– Господи, Боже мой, – воскликнул император и какая-то мысль, похоже, засветилась в его глазах. – Ничего особенного. Вы это серьезно?

– Конечно, Ваше величество, – сказал Нахельман. – При этом – если правильно расставить акценты – не пострадают ни ваши отношения с султаном, ни ваши отношения с европейским альянсом. Наоборот, Ваше величество. К тому же, – добавил он, почему-то понижая голос, – центр европейской политики переместится на юг, а это значит, что Российская империя уже не будет играть той роли, на которую она претендует. Переход христианского Константинополя под защиту Германской империи принесет такие результаты, какие могла бы принести не всякая война.

Какое-то время император молча смотрел на Нахельмана, словно оценивая услышанное. Потом он произнес:

– Не окажутся ли тогда все эти христиане заложниками высокой Порты, которая в любой момент может обрушить на них свое мнимое или действительное недовольство?

– Султан слишком дорожит отношениями с вами, чтобы позволить себе что-нибудь подобное. Тем более что кроме Германии у него, похоже, нет союзников, от которых можно было бы ожидать реальной помощи, тогда как у Германии и кайзера есть десятки способов заставить шевелиться не слишком поворотливую Османскую империю и среди них, как я уже говорил Вашему величеству, безотлагательное создание в Палестине теократического еврейского государства под протекторатом Германии, что, наконец, расставило бы все по своим местам.

– Опять еврейское государство?

– Да, Ваше величество. Еврейское государство, которое всегда напоминало бы Блистательной Порте об уязвимости ее южных границ, а значит, всегда играла бы на руку Германской империи.

Слушая Нахельмана, император почти сполз с кресла. Потом он вытянул ноги и положил их на стол. Было видно, что какая-то мысль по-прежнему все никак не давала ему покоя. Наконец, он сказал:

– Мне кажется, вы что-то недоговариваете, господин…

– Нахельман, – с поклоном напомнил Нахельман.

– Господин Нахельман… Признаюсь, меня настораживает то упорство, с которым вы говорите именно о теократическом еврейском государстве, хотя единственная теократия, которая мне известна, находится в Риме и называется Ватиканом. К тому же ее тоже можно назвать теократической только с большой натяжкой.

– Да, Ваше величество, вы правы, теократия нынче – большая редкость, – согласился Нахельман, продолжая улыбаться, как будто не видел ничего страшного в том, что возможно, он утаил от внимания императора что-то важное. – Не забывайте только, что еврейское понимание истории немного отличается от европейско-христианского, хотя они выходят из одного корня и на первый взгляд чуть ли не дополняют друг друга. Но это не так. Еврей целиком занят тем, что ожидает его в будущем, тогда как христианский историк целиком погружен в прошлое. Еврей занят больше пришествием Машиаха, а это значит, что его государство может быть только теократическим, то есть таким, которое в своих деяниях опирается на слово Всевышнего и существует, ожидая реального вступления в историю Божественной силы, которая расставит все по своим местам. Настоящий еврей всегда устремлен вперед и каждую минуту готов остановить то, что на всех языках называется « историей ».

– Я уже говорил вам, – сказал император не очень довольный тем, что его заставили выслушать эти маленькую лекцию, – я уже говорил, что современное европейское государство не нуждается ни в пророках, ни в откровениях, ни в чревовещателях. Оно функционирует на основании тех христианских принципов, которые содержаться в Евангелии и дают верное направление любому политику, который хочет быть честным и готовым пожертвовать всем, что имеет ради этих вечных принципов.

Шломо Нахельман уже открыл было рот, чтобы ответить, но император поспешно перебил его.

– Что же касается идеи Машиаха, – продолжал он, вновь выпрямляясь в своем кресле, – то мне лично эта идея не кажется – ни сильно привлекательной, ни даже просто допустимой. Во-первых, конечно, потому, что Мессия уже пришел, чтобы научить нас всему тому, что он посчитал нужным. А во-вторых, потому, что эта идея начисто лишает человека инициативы и делает из него послушную куклу, исполняющую чужие предписания. Получается, что нам не надо ничего делать, а только сидеть, сложа руки и ждать, пока Небо не соблаговолит обратить на нас свое внимание и ни пошлет нам Избавителя, о котором мы знаем так же мало, как и о жителях Луны.

– Ваше императорское величество заблуждается, – сказал Шломо Нахельман, поднимаясь со своего места. – Небеса ничего не дают просто так, даром. И все еврейское понимание истории как раз заключается именно в том, чтобы делать то, что ты должен делать собственными силами, только тогда Всевышний ответит нам, видя наше старание и упорство.

– Вот как, – император удивился горячности собеседника и почувствовал, что беседа пошла уже совсем не в том направлении, в каком ей следовало бы идти.

– Если бы создание теократического еврейского государства в Палестине стало бы реальностью, – продолжал между тем Нахельман, останавливаясь перед креслом императора, – то, уверяю вас, Ваше величество, Всемогущий не оставил бы свой народ, но, без сомнения, нашел бы возможность ответить ему, указав правильный путь и верное решение его внутренним и внешним проблемам.

Конечно, он обманывал Императора, скрывая от него, что избранник Божий уже стоит здесь, прямо перед ним, мягко улыбаясь над нерешительностью человека, перед которым трепетала Европа и от одного слова которого могли в одночасье подняться от моря до моря многомиллионные армии.

– Вы опять говорите о Машиахе, – сказал император.

– Я говорю о Боге, Ваше величество. О Том, Кто приходит в самое неподходящее время и дает увидеть и услышать себя в истории, которая наполняется содержанием, когда в ней обнаруживает себя Господь, и которая делается пустой и никому не нужной, когда Он скрывается от нас… Прислушайтесь, Ваше величество, – сказал Шломо, вдруг понизив голос, озираясь и поднимая глаза к потолку, как будто он и в самом деле слышал что-то, что не слышал император. – Разве вы не чувствуете сейчас Его присутствия в этой тишине, которая больше любых слов? Разве не слышите, как Он протягивает свою руку, чтобы объявить свою священную волю?.. Тот, который вывел свой народ из Египта и не забывал о нас даже в самые тяжкие времена?

– Я не могу, конечно, похвалиться такой близостью с Богом, как вы, – император надеялся, что его ирония не останется незамеченной, – но только боюсь, что я слышу не совсем то же самое, что и вы, и ваши коллеги, господин Нахельман.

В ответ Нахельман сказал: