Юлия Пушкарева - Крики солнца

– Возьму яблоко, – отважно сказала она. Вика сделала скептическое лицо, но, слава небу над собором Сан-Дженнаро, ничего не ответила. Вике не понять, какую глобальную работу пришлось провести над собой, чтобы запланировать даже это яблоко.

Вике не понять, потому что она нормальный человек.

Сопротивляться неаполитанским круассанам, миндальным корзиночкам и пицце (особенно пицце) было и без того нелегко. И ещё сложнее – зная, что ей на самом деле нельзя сопротивляться.

«Горе от ума», говорила мама. И это уже давно не походило на шутку.

– Хотелось бы на Везувий, – мечтательно потянула Нарине, расправляя на столе карту. Её толстая чёрная коса живописно лежала на плече – хоть сейчас на холст. «Армянка в Неаполе». Экзотично. – Подняться к кратеру. Я слышала, он до сих пор иногда дымится.

– И там жуткий ветер, – вздохнула Вика. – Но можно взять автобус. Сейчас-сейчас, я находила на каком-то сайте…

Вика, во всём желавшая походить на коренную итальянку, постоянно говорила: «взять» автобус или поезд [19] Калька с итальянского: prendere l’autobus, prendere il treno. , произносила (по-русски) «Наполи» и «в Падову». Это вызывало одновременно и уважение, и плохо контролируемый смех.

– Я лучше сразу в Помпеи, – неуверенно сказала она. Кратер Везувия – это, конечно, здорово, но рисковать жизнью лучше бесплатно, не отдавая кровные одиннадцать евро. Везувием ей больше нравилось любоваться издали, бродя по набережной; то ли исторические ассоциации давали о себе знать, то ли обывательский инстинкт самосохранения. – Вы не против?

Нарине по-кошачьи сморщила нос. Её явно влекло к Везувию что-то личное – возможно, подавляемая (ради жертвы журналистике) привязанность к готической английской литературе.

– Ах, а мне так хотелось. Ты подумай только – можно заглянуть прямо туда, разве не здорово?

Прямо туда . В дуло пушки. В нутро ядерного оружия. В смерть.

Как объяснить соседкам, что ей уже надоело туда заглядывать?

– Я сразу в Помпеи, – она улыбнулась, чтобы ненароком не напугать их. – Лучше подольше поброжу там, одна. Не переживайте.

Уже на платформе, перед дверями в поезд, заворчал вибрацией телефон. В тот день ей пришло – почти одновременно – три сообщения.

Первое было от Т.

«Ты там как?» В меру по-дружески, в меру небрежно. Единственный вопрос за много недель. Будто шуба, щедро отделённая боярину с царского плеча.

Отчего так гадко?..

Она долго думала, что ответить; потом написала (сохраняя видимость отрешённости): «Спасибо, хорошо», – и сразу же закрыла диалог.

Второе, разумеется, от мамы. В последнее время они редко общались, потому что даме-профессору даже шёпот по телефону казался слишком громким, отвлекая её от самой нужной в мире работы – обучения итальянских студентов Ему, Великому и Могучему русскому языку. Её собственные беседы с подругами (по видеосвязи, без всяких наушников), очевидно, были явлением другого порядка. Что дозволено Юпитеру, как говорится.

Смех смехом, но иногда, во время выслушивания очередного поворота очередной сплетни (дама-профессор, не стесняясь, перемывала при них любые подробности личной и научной жизни своих уважаемых коллег), ей до сих пор становилось противно. «Вы не умеете жить со взрослыми людьми», – заявила дама на третий день их вынужденного соседства. «Вы думаете только о своей персоне, причём весьма высокого мнения о ней!» – добавила на четвёртый. Её так и подмывало спросить, откуда такие выводы. Стало даже интересно: вдруг дама-профессор – замаскированный Шерлок Холмс? Кощунственно, конечно, вспоминать британские детективы в Италии, но рассказы Конан Дойля грели ей душу с детства…

Хоть спросить и подмывало, она сдержалась. Атмосфера скандала, уже запустившая щупальца в стены их дома, – вопреки близости кафедрального собора, его спокойному ладану и лиловым витражам, – выталкивала прочь.

Мама тоже спрашивала, как дела. Она набрала ответ, уже стоя в трясущемся поезде, со всех сторон стиснутая итальянцами. Говорили все сразу и непрерывно, по большей части на диалекте. Старушка, бойко кричавшая что-то подруге на другом конце вагона, везла попугайчика в клетке; русский попугайчик, наверное, уже метался бы, не понимая, что происходит, – тогда как этот невозмутимо покачивался на жёрдочке. Названия станций объявлялись мелодичным женским голосом, но расслышать его было физически невозможно. Несколько раз её толкнули – как в борьбе, в рёбра и под коленку, – и компенсировали это широкими улыбками. Без извинений, конечно же. Какие могут быть извинения в окрестностях Неаполя?..

Женщина, прижатая толпой к оконному стеклу, за которым проносились оливковые рощи, виноградники и садики с апельсиновыми деревьями (апельсины – спелые, рыжие, как в каком-нибудь фильме о Сицилии; хоть сейчас срывай), громко доказывала что-то по телефону, подрубая ладонью воздух. Она уже знала, что этот жест значит «уходи»: рассказал кто-то из новых знакомых на курсах.

Нет смысла спрашивать, зачем использовать жесты при телефонном разговоре. У итальянцев это вызвало бы только искреннее недоумение: что значит – зачем?! Зачем использовать слова, когда видишь лицо, плечи и руки другого – по сути дела, куда большая загадка.

– Non sono i tuoi problemi, capisci?! [20] «Это не твои проблемы, понимаешь?!» – кричала женщина, тщетно стараясь превзойти в громкости двух спорящих парней и бабушку с попугайчиком. Когда ко всему этому добавилось трио музыкантов (грязные, в пёстрых рубашках, они ходили по вагонам с аккордеоном и трубой, призывно помахивая шляпой для денег, и играли – очень хорошо, надо сказать – то тарантеллу, то «L’americano»), её охватило истерическое веселье. На подъезде к Помпеям от сдерживаемого смеха болел живот.

Вика и Нарине сошли на станции Эрколано: их ждал засоня-Везувий.

И она не особенно удивилась, когда пришло ещё одно сообщение.

Девушка по имени Мартина, занимавшаяся русской литературой и историей и с истовым фанатизмом обожавшая русского президента (пожалуй, не всем певцам и актёрам от поклонниц-подростков достаётся такая любовь), впервые приехала в Сибирь полгода назад. Она долго восторгалась ватрушками и компотом в столовой, дешёвым хлебом, катком, круглосуточным залом в библиотеке – в общем, всей экзотикой, которую иностранцам с радостью, молясь божку Престижу, предлагал университет. Даже сорокоградусные морозы, ударившие в ноябре, Мартина благополучно выдержала; её подруга оказалась не столь выносливой и слегла с недельной простудой. Мартина и в холода с разных ракурсов снимала резные ставни в частном секторе, памятник Пушкину и купола православных церквушек. Её, правда, не смущало, что почти на территории университета, на улице Татарской, синими минаретами цвела мечеть…