Юлия Пушкарева - Крики солнца

Таким же неправдоподобно живым показался ей Танцующий Фавн, несмотря на покусавшую его зелень. Тонкий, изящный и крошечный, как изощрённой формы свеча, с ногами, вдруг замершими посреди пляски, с несущейся в воздухе рукой… А может быть, не свеча, а ветка или побег плюща – нечто естественное, удивительно нормальное по меркам того, что сотворено человеческими руками. Люди веками делают столько бездумного зла, с такой методичностью производят канистры и тюки глупостей – как же кому-то пришло в голову создать что-то столь простое и красивое?..

Узкие ступни отбивали чечётку по приказу богов и судьбы; теперь этой чечётке никогда не закончиться. Рожки в шевелюре Фавна как бы ненавязчиво напоминало о хаосе, о культе жутких природных сил, из которого он явился, – и всё-таки не пугали.

Должно быть, богатый был дом… Обходя два сада с мраморными фонтанами и скамеечками, она мысленно спрашивала себя, как жили эти люди. Семья или кто-нибудь одинокий? Любили ли они гулять вечерами вот здесь, в саду? Нравилась ли им музыка? Они молились олимпийским богам всерьёз или просто подчиняясь обычаю? Они жестоко наказывали своих рабов или обходились с ними по-доброму? Пьяницы или трезвенники? Хлебосолы или скупцы?

Но нет уже никого, кто сумел бы ответить на эти вопросы. Фавн молчал. Молчали маки в траве, кедры и кипарисы.

Молчали Помпеи.

Но Фавн был жив. И так же жив был город – пусть без людских голосов, без лошадей и ослов, без запахов пота и пищи. Она забрела в два или три термополия – в уличные таверны, где два тысячелетия назад продавали горячую еду. Что-то дешёвое, жирное, хлебное и мясное; кажется, совсем как теперь в Неаполе. «Древнеримский фастфуд», – с претензией на юмор писали в путеводителях. Всё там было настолько удобным и естественным (сейчас бы сказали: функциональным), что хотелось громко подозвать хозяина и с усмешкой спросить (на вульгарной латыни, конечно): а чего сейчас-то не работаете?.. Стойка, отверстия для котлов, ниши в стенах – наверное, для амфор с вином или хлеба; она несмело касалась всего этого, чувствуя беспредельный восторг ребёнка, который попал в магазин игрушек.

Много времени она провела в Мачеллуме – мясном рынке, – разглядывая прилавки и помещения для разделки рыбы. Прошлась по торговым улочкам, где выстроились тесные кубики-лавки. Немецкая пара с двумя здоровенными, точно маленькие безрогие телята, золотистыми ретриверами (тащить в Помпеи собак – ох, чего только не увидишь, пустившись однажды в путешествие…), почему-то смотрела на неё долго и заинтересованно. Ещё дольше и заинтересованней, впрочем, они изучали пекарню с полностью сохранившейся печью – будто хотели проверить, можно ли оттуда и сегодня достать румяных лепёшек. Собаки не проявляли такой тяги к знаниям: им определённо было жарко и хотелось домой.

Неподалёку от Форума она заглянула в маленький храм Ларов, духов дома (ничего там не напоминало о храме, кроме бесформенного алтаря), и в красно-белый храм Фортуны Августы – одного из воплощений имперского культа. Имперский культ. Какое дикое, если задуматься, сращение религии и государства; а впрочем, не дики ли в этом плане диктатуры более поздних эпох?.. Интересными они были людьми, эти римляне. Интересными – и просто людьми.

По серо-жёлтым камням, по вьюнкам и разросшейся траве шныряли ящерицы. Неподалёку от места, где в Помпеях был акведук, обеспечивавший водой эту часть города, ей встретился рыжий кот – гладкий, с блестящей шерстью, но хромающий на переднюю лапу. Первый итальянский кот: она не надеялась встречать их часто, потому что уже заметила, как здесь много «собачников».

Почти счастье.

– Прости, у меня ничего нет, – тихо покаялась она по-русски, когда кот прихромал к ней. – Нечем угостить тебя.

Кот принял отказ философски.

Форум был огромным и, пожалуй, слишком помпезным по сравнению с жилыми и торговыми кварталами. Она обошла вкруговую ребристый, суровый храм Юпитера (чтобы увидеть его целиком, пришлось запрокидывать голову). Храм Венеры стоял на холме, и возле его ступеней цвели маки. Очень уместно: будто сама богиня, швырнув с небес семена, окропила их кровью очередного смертного, которого отравила любовь.

Административные здания – Базилика и ещё несколько – хлестали по глазам размером и величием (действительно хлестали, без штампов и шуток), но она, поразмыслив, вернулась в «спальные районы». Там было уютнее и пахло, вопреки ожиданиям, совсем не смертью, а человеческим теплом. Жизнью, что посмеялась над пеплом и извержениям, над алым небом в дыму. Даже бани-термы с бассейнами, скамейками и нишами для бесед после «лёгкого пара» источали этот неповторимый запах. В банях обязательно обнаруживались особые «приватные помещения»; под этим корректным шифром в путеводителях скрывались бордели – излюбленная тема историков. Сначала она не поняла, отчего там такой ажиотаж краснеющих туристов – а потом разглядела фрески на стенах и покраснела сама… Интересными людьми были эти римляне. Весьма интересными.

Не всем ведь под силу посмеяться над собственной гибелью – а у них получилось. Покидая Помпеи, она переживала за них, как за хороших знакомых, которые попали в беду и которым, увы, ничем не помочь.

Билет назад она купила заранее; оставалось ещё около часа. Её грыз голод: яблоко было поглощено давно, во время лазанья по какой-то очередной достопримечательности. Знакомая слабость, усугубляемая жарой, мешала стоять и дышать. Она твёрдо сказала себе, что дотерпит до дома, – но после…

Ресторан притулился на дороге от Помпей к станции. Типичный туристический ресторан, и цены там были соответствующие. Но она выбрала колу и пиццу с грибами под сырным соусом – белую, с говорящим названием “Bianca”. И съела почти целиком.

– Tutto bene? [23] «Всё хорошо?» – любезно осведомился официант – заметив, наверное, её не по-туристски озабоченное лицо. Она улыбнулась и мужественно отпилила ещё кусок.

– Sì, certo. Grazie. [24] «Да, конечно. Спасибо».

Прогулка по Дорсодуро выдалась неспешной и тихой; Эдуардо надел мягкие теннисные туфли и лёгкую куртку, чтобы совсем соответствовать образу устало-скучающего интеллигента. Солнечное, довольно-таки безлюдное утро золотом и лазурью разлилось по тесным улочкам, по дворикам, исполненным звенящей акустики и пустоты. Эдуардо остановился на маленьком мосту, чтобы сделать пару фото канала: блики света, мутная от грязи вода, сиротливо плывущий фантик от шоколадного батончика… Здесь был «перекрёсток»: два мостика окаймляли канал, располагаясь под прямым углом друг к другу, и, перейдя один, можно было двинуться в другую сторону или ступить на второй. Типичная для Венеции дилемма. В нескольких метрах от него работал веслом зевающий гондольер. Сиреневая лента на его шляпе – в тон обивке гондолы – смешно съехала набок.