Людмила Кузьмина - Бежала по полю девчонка

Тётя Зина, мама ребёночка, заметила мой интерес, спросила:

– Что, Люсенька? Нравится наш Вовка?

– Какой хорошенький! – восхищённо сказала я. – А у нас такого нет.

Тётя Зина решила пошутить, но до меня, пятилетней, шутки взрослых не доходили. Она сказала:

– А пусть твоя мама купит его у нас! Или вот что: сбегай домой, попроси у мамы рубль и приходи, мы его тебе отдадим.

Я побежала домой и с порога закричала:

– Мам! Дай мне рубль. Я хочу купить Вовку!

Мама, конечно, рубль не дала. Я побежала назад и огорчённо объявила, что мама не дала мне денег. Наверное, их у неё нет.

Тётя Зина покачала головой, как бы о чём-то размышляя, потом сказала:

– Ну, ладно! Отдам даром. Больно много он писает и какает! Все пелёнки обмарал! Не успеваю застирывать.

Я не заметила смешинки в её глазах, решительно подошла к люльке, но тётя Зина остановила меня:

– Что ты, Люсенька! Сейчас же зима. Иди за санками, да не забудь одеялко взять, а то он замёрзнет!

Я помчалась домой, вбежала, как угорелая, в комнату, где сидела за шитьём мама, молча сдёрнула с кровати покрывало и хотела бежать на улицу, но мама остановила меня вопросом:

– Куда это ты?

– За Вовкой! Тётя Зина отдаёт нам его так! – выдохнула я, еле справившись со своим сбившимся от спешки дыханием.

Тут уж мама решительно пресекла мои намерения, сказав:

– Ну хватит! Сиди дома! Разбегалась.

Но я вырвалась из маминых рук и опять убежала. Чуть не плача, сообщила тёте Зине, что мама не велит забирать Вовку.

– Ну, ясно не велит. И я сейчас его не отдам. Видишь, он уже спит. И на улице становится темно. Ты завтра приходи!

Тётя Зина думала, наверное, что завтра я забуду о своих намерениях. Не тут-то было! Назавтра я опять явилась за Вовкой, и опять мне его не дали, придумав очередную отговорку.

А дома я ещё долго продолжала канючить: «Мама! Я хочу Вовку!»

И так надоела маме, что она купила где-то небольшую куклу – мальчика в пионерской форме. (Может, папка ездил в город в командировку и привёз по заказу мамы.)

Кукла мне понравилась. Я тут же нарекла её «пионером-Вовкой» и утешилась.

А когда мне исполнилось лет семь, мама привезла откуда-то настоящую большую куклу. Утром я проснулась, а на стуле сидит ОНА. Мой вздох восхищения. Куклу звали Таня. Не помню, куда она потом делась. Наверное, мама взяла её на время – куклы в то время были большой редкостью. И больше за все остальные детские мои годы кукол у меня не было.

Зато в один солнечный майский день – 12 мая 1946 года – родился братик. Мама рожала его дома в своей комнате. Роддом в селе отсутствовал.

Двери в нашу детскую комнату были плотно закрыты на крючок, да и спали мы тогда крепко.

Я проснулась утром. Увидела, что у запертой двери о чём-то шепчутся Герка с Женькой. Тут же вертится моя двоюродная сестрёнка Галька, поднявшаяся к нам снизу из подвального этажа.

А потом дверь распахнулась. Я увидела, что мама моя лежит на кровати, укрытая до пояса одеялом. Улыбается. Бабушка выносит из комнаты ведро и таз. Лицо у бабки довольное – прямо-таки светится. У стола стоит наш фельдшер Дора Михайловна, тоже улыбается. А на столе лежит какой-то свёрток.

Дора Михайловна приглашает меня подойти поближе. Говорит:

– Ну, смотри, Люсенька! Какой теперь у тебя есть братик!

Я приподнимаюсь на цыпочках, заглядываю в красненькое, сморщенное личико маленького человечка.

Один солнечный лучик пробивается сквозь окно и упирается в это личико. Солнце тоже словно бы улыбается и радуется появлению у нас нового члена семьи.

Существует домашняя легенда: как мы выбирали имя ребёнку. Мама рассказывала, что на её вопрос, как назовём ребятёнка, будто бы Женька сказал:

– Назовём его Енакием!

Дело в том, что они с Геркой недавно прочитали повесть «Сын полка» Катаева и почему-то им понравился не главный герой книжки Ваня Солнцев, а командир Енакиев. Вот в честь его и решили назвать родившегося брата.

Мама поправила:

– Геннадием. Мы назовём его Геной.

И мы дружно приняли это имя, трансформировав его в Генку.

Так или иначе, Генка стал вдруг центральной фигурой в доме.

То и дело кто-то задавал вопрос:

– Ну, что наш маленький?

Маленький рос, сосал мамину грудь, спал в люльке, подвешенной на толстой пружине к потолку. Я видела все перемены, происходящие с ним по мере его роста, радовалась наравне со взрослыми. Вроде как в доме поселилась радость. У Генки были огромные голубые глаза, он был светленький весь – как такого не полюбить?

Но я вдруг стала ощущать и некую зависть внутри себя. До сих пор я была младшенькой, взрослые оказывали мне больше внимания, чем старшим братцам. А теперь – всё Генка да Генка. Вот бабушка кормит его с ложечки размоченной в какао печенюшкой. Я, видя это, вдруг возмутилась:

– Почему всё Генке и Генке! Я тоже хочу печенье и какаву!

И заревела от обиды. Бабушка стала урезонивать меня:

– Ну, Люськ! Ты уже большая! А у него и зубов-то всего два. Он ещё не может исть, как ты!

А однажды мама дала мне в руки ведро с грязными Генкиными пелёнками и послала на речку их отполаскивать. Я же была брезглива до рвоты, не переносила даже собственную нечистоту, поэтому заупрямилась:

– Не пойду-у-у! Мне противно полоскать Генкины какашки! Меня вы-ы-рвет!

Мама рассердилась на меня: иди и всё, некому больше, все заняты, а у Генки чистые пелёнки закончились.

Выручила меня подружка. Она превратила процесс отполаскивания пелёнок в речке в игру, и мы с нею вдоволь наполоскались, фантазируя, куда поплывёт очередная Генкина какашка.

Конечно, Генка не раз ограничивал мою свободу. Подружки побежали на улицу играть, а меня бабушка не пускает, потому что надо «водиться» с Генкой. Бабушка вся в делах, а с Генкой – мало ли что может случиться по недогляду.

В первый момент я возмущалась, но потом заигрывалась с братиком и забывала о своих намерениях бежать к подружкам на улицу. Оставить Генку без присмотра – мне и в голову не приходило. Я уже ощущала ответственность за безопасность брата. Он уже и падал со ступенек крыльца, и однажды, когда Герка и Женька сильно раскачали люльку, сорвавшейся с крюка пружиной чуть его не убило. Они же, как-то развлекаясь, сильно толкали от стены к стене плетёную коляску, в которой сидел Генка, коляска перевернулась и вывалила его на пол. И было и такое, что я на всю жизнь изуродовала Генкин ноготь на большом пальце руки.

Генка сидел на разостланном одеяле на полу комнаты. Я возилась с ним. Для игры дала молоток, какие-то брусочки. Он выпустил тяжёлый молоток из рук, занялся деревянными брусочками. И вдруг я увидела ползущую по одеялу двоехвостку! ( Как она называется по-научному, до сих пор не знаю). Я этих насекомых жутко не переваривала. У, противные какие! Длинненькие, цветом, как дождевой червяк, с шевелящимися шестью ножками, а на конце вилкообразный хвост. И вонючие, если раздавить. Двоехвостка заползла на кисть Генкиной руки, он в это время опирался на руку. Недолго думая, я схватила молоток и стукнула, как я намеревалась, по двоехвостке. Получилось – по Генкиному большому пальцу! Генка громко заплакал. Прибежала из кухни бабушка, треснула меня по затылку, стала дуть на Генкин посиневший палец. Через какое-то время ноготок воспалился, почернел, а потом и сошёл. Новый отросший ноготь получился кривым. Такую вот «примету» оставила я братцу на всю жизнь.