Людмила Кузьмина - Бежала по полю девчонка

В ранний период своей жизни Генка ходил за мной, как привязанный. Мне это даже надоедало. «Ходил», конечно, не сразу. Вначале он ползал. И очень бойко. Иногда заползал куда-нибудь под кровать, под стол – ищи его!

Я помню, как одевали маленького Генку дома. После рождения, пока он был совсем крохотным, его зачем-то туго спелёнывали так называемым «свивальником». Считалось, для того, чтобы ножки не были кривыми. Свивальник представлял собой длиннющую полосу ткани, им обматывали Генкино завёрнутое в пелёнку тельце так, что он становился похожим на кокон. Вот издевательство! Но так было принято.

Женщинам тогда декретного отпуска не давали: родила мама, день-два дома – и на работу; выделяли по закону положенный час для кормления грудью. Мама всегда врывалась домой, вываливала набухшую грудь, кормила Генку, потом торопливо сцеживала после кормления лишнее молоко над тазиком, брызгая струйками молока во все стороны. И убегала на работу.

А в отсутствие мамы, когда Генка заходился от голода криком, бабушка жевала своими редкими уже зубами (фу!) хлебный мякиш, заворачивала его в тряпочку шариком – получалась своеобразная соска. Давала Генке в рот, и он сосал. Хлебный мякиш иногда заменялся картошкой. Так было принято! Да и не было резиновых сосок тогда в деревне (в городах, может, они и были).

…Когда я студенткой училась в университете, на лекции по органической химии, посвящённой ферментам, профессор Есафов привёл в качестве примера использования ферментов в быту обычай на Руси давать младенцу пережёванную пищу. Мол, это даже полезнее, чем искусственные питательные смеси, от которых у ребёнка образуются газы и болит живот. Пережёвывая пищу, мать снабжает её ферментами слюны, облегчая тем самым процесс переваривания пищи в желудке ребёнка. Интересно бы знать, а сколько и каких микробов при этом получает ребёнок?

Но вот наш Генка подрос. Пелёнки ему не нужны: он ползает. И опять одевали младенцев не так, как сейчас. Никаких тебе штанишек-ползунков. Не настираешься, потому как ребёнок постоянно писает. Такого младенца облачали в платьице. В этот период Генка становился похожим на девочку. В платье и ползал. Бывало, так его выпускали летним жарким днем поползать во дворе, и он мог сесть своей голой попкой в какую-нибудь грязную кучу. Ну и что? Генку подносили к рукомойнику и отмывали его «причандалы» от грязи.

В погожий денёк я выносила его за ворота и ставила у лавочки. Он уже мог сделать несколько неуверенных шажков, падал. Я его опять ставила на ножки.

Но однажды он вдруг оторвался от лавочки и пошёл вдоль загородки палисадника. Я боялась спугнуть его. А он завернул уже за угол загородки и всё шёл и шёл вдоль длинной стороны, дошёл до следующего угла. Устал и сел на землю.

Из окна выглянула бабушка, чтобы проверить, чего мы делаем.

– Генка пошёл! – радостно возвестила я.

И Генка на самом деле пошёл и ходил с каждым днём всё увереннее.

Он по-прежнему был очень привязан ко мне. Старался подражать мне во всём.

Мне было лет 9, Генке 3 с чем-то, когда мама сшила мне пёстренький ситцевый сарафан в красных цветах. Генка тут же потребовал, чтобы ему сшили такой же. А маме что стоит сшить из оставшихся лоскутов сарафан поменьше? Взяла и, ради шутки, сшила и Генке. Облачила его и выпустила вместе со мной на улицу. Идём мы с Генкой по дороге в одинаковых сарафанах – модничаем. Я держу его за руку. Навстречу попадаются тётеньки, улыбаются, говорят:

– А мы, Люсенька, и не знали, что у тебя появилась сестрёнка! Да какая хорошенькая!

Я была большая, быстро сообразила, что тётеньки подсмеиваются над нами. Пришла домой и сердито объявила маме, что больше не пойду с Генкой гулять, если он наденет девчачье платье.

И старшие братья возмутились, дружно стали протестовать: нельзя Генку превращать в девчонку, пусть растёт мальчишкой! (Яйца курицу учат!) И больше Генка в сарафанах не ходил!…

Забегая далеко вперёд, могу теперь сказать, что из моего брата вырос замечательный мужчина, учёный-физик, доктор наук. Мы с ним в 2000 году побывали в Верхних Карасях, набрались смелости и попросили хозяйку дома разрешить нам пройти в дом. Хозяйка помнила наших родителей, а с маминой сестрой Клавдией училась в школе, потом сама учительствовала и теперь доживала свой век.

Заметили в доме изменения. Войдя из сеней, попали в прихожую, а не на кухню, как прежде. Печка передом была обращена в бывшую тёмную комнату. Кухня теперь там.

Большая или «мамина» комната так и осталась большой и светлой – между прочим, всегда такой была. Это гостиная. Диван на месте родительской кровати, на которой 54 года назад рождался мой младший брат. Печка-«голландка» напротив окрашена в белый цвет. На стене слева от неё портрет, видимо, умершего мужа хозяйки. Мимолётно глянули на не представлявший для нас интереса телевизор в углу, и я сразу перевела свои глаза и уставилась на толстый крюк, ввинченный в потолок. Весело обратила внимание брата на него:

– Ген! А на этом крюке полвека назад сосунком ты качался в люльке.

В спальню, бывшую «нашу» комнату мы не решились пройти – неловко как-то смущать хозяйку. Там через раскрытую дверь была видна неприбранная постель.

Сели на стулья по бокам от печки-«голландки» и сфотографировались на память. Для брата Гены это был последний визит в дом, в котором он родился.

Поскольку я – это Я, то всё остальное пространство было вокруг меня. Дом – это прежде всего наша семья: мама и папка, бабка, братья Герка и Женька. Пока без родившегося после меня Гены. А вне дома – двор со всеми нашими обитателями-животными. И дом, и двор – это ближний круг, осваиваемый мной в самый ранний период.

А дальше пространство расширилось до размеров улицы и прилегающих к ней зон. И оттуда в мой круг познания входили просто чьи-то «дяденьки и тётеньки» – наши соседи и их дети – мальчики и девочки, некоторые из них становились нашими друзьями. Мальчишки стали приятелями моих братьев. А у меня завелись подружки.

Улица и окрестные её территории стали главным местом игр и встреч с друзьями-подругами.

Наш дом стоял на главной улице села. В одну сторону дорога уходила к Непряхино, откуда мы приехали. В Непряхино находились местные органы власти, приисковое управление, а в Верхних Карасях крупного начальства не было. Село большое, но улицы не имели названия. Это в нынешнее время, навестив село в 2000 году, я узнала, что наш дом стоит на улице Свободы (надо же!) под номером 7А. А тогда письма приходили по такому адресу: Челябинская область, Чебаркульский район, Непряхинский поселковый Совет, село Верхние Караси, фамилия, имя, отчество адресата. Единственная почтальонша знала всех жителей наперечёт и кто где живёт. Но можно было оставить почту в конторе, куда все работающие на шахтах непременно заглядывали.