Александр Елисеев - Город, окутанный тьмой

Рано утром его разбудил странный шум: крики, вопль, плач, доносившиеся из окна, были настолько сильными и пронизывающими, что становилось страшно. Он быстро оделся и выскочил на улицу: горел соседский дом. Маша с бабушкой стояли на улице с растерянными, трагичными лицами, на которых были видны отчетливые следы свежей черной сажи. Казалось, они еще не понимают, что случилось, как могла произойти такая трагедия? В руках бабушка держала старинную икону Николая Угодника, единственную вещь, которую она успела вынести из горящего ужаса. Почему именно икону? На этот вопрос, наверное, ответить не сможет никто, даже она сама, это из области душевной рефлексии, внутренней духовной составляющей личности: кто-то тянется к иконе, кто-то – к материальным благам. Люди бегали с ведрами, шлангами, кружились, кричали, поливали дом студеной колодезной водой, кто-то подвез мелкого желтовато-белого песка, его начали решительно кидать в пасть стихии, но было уже ясно, что все старания тщетны… Из окон, дверей, из-под невысокой крыши – отовсюду вырывались языки пламени, страшная мощь огня полностью поглотила дом. Эта громадная, чудовищная сила, красная всепожирающая махина насыщалась жилищем, летели куски шифера, досок, стоял ужасающий, леденящий душу треск, словно сам Бог огня радовался своей добыче, показывал природную, непобедимую силу. Пожар прекратился только когда гореть стало нечему, красный дракон сожрал дом дотла, а потом и себя самого и только под утро улетел вместе с последними клубами черного, неприятно пахнущего дыма.

Маша с бабушкой поселились в доме Семикиных, пока строили новый, а строили его, надо сказать честно, все: жители Молычевска не остались равнодушны к чужой беде. Стройка кипела с утра до вечера, подвозили грузные, тяжелые бревна, легкие, еще пахнувшие сосновым соком доски, шли груженые самосвалы с песком, цементом, все мужики села трудились над новым домом, даже Митрон Семенович, всегда говоривший, что он потомственный дворянин и его Бог создал не для работы, а для умственных умозаключений и для распоряжения над людьми, – даже он сидел на будущей крыше и ловко стучал небольшим молотком, что-то напевая себе под нос.

Трудился здесь и отец Вани, Николай Платонович, высокий, крепкий мужик, похожий на былинного богатыря, с вьющимися черными волосами, маленькой аккуратной бородкой и добрыми, немного прищуренными карими глазами.

– Смотри пальцы не отбей, Платон Михайлович, а то нечем будет стакан держать, – смеясь крикнул Николай.

Вся стройка наполнилась грохочущим хохотом.

– Ничего, Колек, я еще и не то могу, – гордо ответил Платон, впрочем, тоже громко рассмеявшийся.

За два месяца дом был выстроен, он стал намного красивее и величественней прежнего, еще исходил стойкий запах леса и тут же вступал в борьбу с запахом масляной краски. Маша с бабушкой, довольные и счастливые, вошли в новое жилище.

…В мутных, изъеденных алкоголем мозгах Ивана вновь появилось воспоминание из детства.

Часы только-только пробили пять утра, а он уже не спал. Рыбалка – вот что заставило мальчика подняться столь рано, поудить рыбку на восходе солнца, сидя на берегу восхитительно красивой речки, – мечта. Взяв снасти, булку хлеба и кувшин молока, мальчик направился на речку. Стояла полная тишина, и лишь иногда легкий порывистый ветерок поглаживал поверхность реки, словно невидимая рука гладила водную стихию, успокаивая ее. Солнце не торопясь показалось из-за горизонта, Ване чудилось, что оно выглядывает и наблюдает за ним, ведет каждодневную вечную игру, утром приходя – вечером убегая. Клевало неважно, от воды исходил легкий воздушный парок, будто под водой горит огромный костер, подогревая огромную, неуправляемую стихию. Вдруг послышались шаги, и, обернувшись, Ваня увидел дряхлого сгорбившегося старичка в каком-то древнем, латаном балахоне, в некрасивых старинных износившихся туфлях, с небольшой кривой палочкой в руках. Ивана поразило лицо старца, среди недвижимых и очень величественных морщин располагались удивительно живые и добрые глаза. Посмотришь в них, и сразу становилось ясно, что этот светлый путник прожил долгую трагичную жизнь.

– Здравствуй, мальчик, – произнес старичок, слегка наклонившись.

– Здравствуйте, дедушка.

– Не будет ли у тебя маленького кусочка хлебца?

– Будет, кушайте, пожалуйста, – произнес Ваня, протянув взятые с собой продукты.

Старичок присел рядом и стал есть хлеб, запивая прохладным молоком.

– Спасибо тебе, Ваня, – негромким, но твердым голосом произнес таинственный незнакомец.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? —удивленно выпучив глаза и открыв рот, спросил мальчик.

– Да знать-то дело не хитрое, а вот понять куда сложнее.

– Вот я вас и не понимаю, – обиженно произнес Ваня.

– Гордый ты, внучок, гордый, тяжело в жизни будет с таким нравом, ой тяжело. Да и жизнь-то скоро начнется такая, что не дай Бог, смутные времена идут к нам, эх… смутные. Иные приспособятся, человек – натура такая, быстро ко всему приспосабливается. А иные нет, иные верные, честолюбивые, им особенно тяжело будет. Ну, бывай, внучок, бывай, – сказал старец и спешно побрел дальше, – только себе не изменяй, Ваня, не изменяй и все выдержишь.

Через считанные месяцы в стране начало твориться что-то непонятное, все заворожено смотрели в телевизор: танки, грозные многотонные великаны, вошли в Москву; грохочущая, то ли ликующая, то ли обезумевшая толпа, крики, вопли, безумие. Непонятные люди с трясущимися руками, колебания от которых передавались всей стране. Ваня не понимал, что делается, но чувствовал нехорошее, на душе было неспокойно, тяжко, происходило что-то ужасное, непоправимое…

Многим в Молычевске все происходящее оказалось просто безразлично, таких было много, угрожающее много, самое пагубное явление на Земле – это безразличие, любое качество, любой порок человека можно исправить, изменить, улучшить, любое, кроме одного – безразличия…

Дух гибели распространился над страной с пугающей быстротой. Рухнуло счастье и в семье Семикиных, отец потерял работу, потерял смысл, пристрастился к бутылке, утратил интерес к жизни. Постоянные ссоры, ругань, драки стали основными событиями в семье. Бедность, недоедание, холод, вечный мрак поселились в доме, делая вид, что они хозяева и пришли навсегда, вытеснив прежние теплоту и любовь.

Ванечка часто, когда оставался один, подносил маленькую деревянную шаткую табуреточку к углу комнаты, залезал на нее, тянулся к иконостасу и шептал тоненьким жалобным голосом: «Боженька, спаси нас, помоги нам, верни старое доброе время, верни мне прежних маму и папу». Вспоминал, как раньше отец приходил с работы, усталый и необычайно довольный, брал маленького Ваню на руки, крепко прижимал к груди, целовал в маленький лобик. Ваня хорошо помнил его сильные руки, терпкий, приятный запах табака, родной любящий голос.