Сергей Кишларь - Похищение Европы

– Воют и воют, – говорит мать, вернувшись в кухню.

– Раз нашли бензин для выезда, значит что-то серьёзное.

Сухой мучительный кашель душит отца, сбивает пламя со свечи. На стенах прихожей гаснет колеблющийся бордовый отсвет. Отец долго кашляет, чиркая о коробок ломающимися спичками.

Свет автомобильных фар бежит по полкам, перебирая книги. Мать любит иногда вот так же скользнуть тылом указательного пальца по корешкам книг, – звонким ноготком как мальчишка палкой по забору: «Здесь мудрость всего человечества за сотни лет».

Автомобиль проезжает, «мудрость человечества» гаснет, а вместе с нею гаснет и циферблат часов, – слышно только как в темноте скачет на одной ноге стрелка, будто играющая в классики девчонка шлёпает подошвой сандалетки по расчерченному мелом асфальту, да бессильно скулят за голубоватым заснеженным окном далёкие полицейские сирены.

Такими я и запомнил те годы после развала Союза.

– В прихожую отнеси, – говорю, глядя, как Влад снимает кроссовки и аккуратно – один к другому – пристраивает их на подоконнике.

– Не, я обратно через окно вылезу.

Спрыгнув в комнату, он разглядывает плакаты на стене, будто впервые видит их. Через минуту кричит мне в гостиную:

– Давно хотел спросить, почему у тебя на всех стенах сплошная разруха?

Найдя в баре забытую бутылку виски и, прихватив квадратный стакан, возвращаюсь в комнату, киваю подбородком на плакат, который рассматривает Влад.

– Это Детройт.

Он недоумённо пожимает плечами, переходит к другому плакату.

– Балаклава, – поясняю я, скручивая с горлышка бутылки колпачок. – Заброшенная база подводных лодок в Крыму, а там – кладбище паровозов в Боливии.

– Ну и зачем тебе всё это? У нас такого добра мало? Я на день по Молдавии с фотоаппаратом поеду, – у тебя места на стенах не останется. Повесил бы здесь «Астон- Мартин-Рапид», – он поочерёдно тычет указательным пальцем в плакаты. – Здесь девятьсот восемнадцатый «Спайдер». Было бы дело.

– В этих местах есть своя красота, – наливая виски в стакан, киваю подбородком на клавиатуру. – Набери «Красота заброшенных мест».

Он набирает, некоторое время смотрит картинки, потом равнодушно поворачивается ко мне.

– Это на любителя. По мне, так никакой красоты в этом нет. Разруха она и в Африке разруха. – Он смотрит на одинокий стакан. – Может, возьмёшь со мной?

– Первый день меня знаешь?

– Ладно, будь здоров! – Он залпом выпивает, морщась, смотрит на дно стакана: – Самогон.

В этом весь Влад. Когда были в Германии, он восхищался, неторопливо потягивая местный виски: «О! Это дело, не то, что наше вино. Европа!» Теперь – самогон! Уедет в Россию, будет говорить: «О! Это настоящая русская водка, не то, что у нас».

– У меня сильный акцент, когда говорю по-русски? – Он возвращает стакан на стол, но не отпускает его – покручивает между большим и средним пальцами.

– Почти не заметно.

– Вот ты чисто говоришь, – в сомнении качает он головой, – а у меня акцент.

– Ну так это мой родной язык, как у меня может быть акцент?

Он переводит взгляд со стакана на меня.

– Так что? Поговоришь с отцом?

– А как же Стелла?

– А свадьба?

– Это решаемо. Дату уже назначили?

– Сказали в первую субботу, как закончится пост.

– Значит, надо действовать быстро, пока колесо не раскрутилось. А то приглашения разошлют, зал забронируют, тогда будет труднее отмотать назад.

– С отцом поговоришь? – клонит он в свою сторону.

– Давай так: ты ещё день-другой «Эльзу» послушай, потом поговорим. Сдаться всегда успеешь.

Влад жёстко сжимает губы. Хмуря брови, смотрит на настенные часы.

Два ночи.

– Пойду потихоньку, – вздыхает он.

Сидя на подоконнике, обувает кроссовки, на прощание поднимает ладонь, прыгает за окно в ядовитый отблеск неона.

Уходит бесшумно, только на секунду до меня доносится из наушников тихий, как тараканий шорох отзвук музыки.

Мелодию разобрать не успеваю, но знаю: там звучит призыв не сдаваться без боя.

Глава 6. Ш тольни

Шаги деда Тудора у калитки между нашими дворами я всегда слышу издалека. Старик обычно не торопится: поправит покосившийся тычок на помидорной грядке; задержится у виноградника, прикидывая, не пора ли сделать подвязку; оглядит выступающую из густой листвы крышу дома – не сполз ли в очередной раз лист потемневшего от дождей шифера, но в этот раз он идёт не останавливаясь, и только увидев меня, замирает у сбитой из штакетника калитки.

– Дениска! – По старой привычке дед зовёт меня уменьшительно, будто мне по-прежнему десять лет. – Рома и Павел дома?

– Дома были.

– Сходи, позови.

Он пошатывает подгнивший заборный столб, будто проверяет его на прочность и подумывает о ремонте, но, судя по всему, озабочен старик чем-то другим. Хмурит брови, теребит между указательным и большим пальцами дряблую кожу на шее, висящую как горловой мешок игуаны.

Для своих восьмидесяти пяти лет дед ещё тот живчик. Сам управляется с двенадцатью сотками огорода, половину которого занимает виноградник, а с виноградником хлопот невпроворот на всю весну и лето, я уже не говорю об осени, когда приходит время уборки винограда и колдованья над вином.

Оставив ноутбук в кресле, иду к дому, который из-за виноградного неба кажется одноэтажным. Подниматься на второй этаж лень, поэтому я взбираюсь ногами на древнюю кухонную тумбочку, стоящую у двери сарая, потом становлюсь ногой на железный крюк, торчащий из стены, просовываю голову сквозь виноградный заслон, по плечи выступая из него.

– Дядя Павел!.. – кричу в сторону правого балкона.

– Дядь Рома! – поворачиваю голову к левому.

Первым появляется Командор, щурится от солнца, выискивая мою голову среди сплошного ковра виноградных листьев. Спустя секунду на соседнем балконе дядя Павел отстраняет с дверного проёма тюлевую занавеску.

– Чего раскричался?

– Дед Тудор зовёт. Обоих.

Спускаюсь на тумбочку, прыгаю на землю, снова попадая в прохладное царство рябых теней. Сквозь густую листву и недозрелые гроздья винограда с балконов слышатся ленивые голоса стариков:

– Что это ему приспичило?

– Чудит, как обычно.

Подождав стариков у подъезда, иду вместе с ними к задней калитке. Дед молча манит нас вслед за собой к дому. Крайний штакет старой просевшей калитки будто ножкой циркуля цепляется за землю, углубляя проделанную в тропинке дугообразную канавку.

Через огород выходим на укрытый виноградом парадный двор. За воротами – городская окраина, больше похожая на сельскую околицу. По эту сторону разбитой асфальтовой улицы – частные одноэтажные дома сельского типа. По другую – широкая зелёная долина.

На небольшом футбольном поле пасутся гуси. От самодельного баскетбольного щита доносятся приглушённые расстоянием голоса мальчишек, мягкие упругие удары мяча в землю и звонкие – в дребезжащий щит.