Кристина Крюкова - Люди как люди. Сборник рассказов

«А ведь это же он!… ее любовник!» – вдруг подумал Петрович.

Ведь он так же сидел и поминал Лариску на сорок дней.

Борис еще интенсивнее скосил глаза, рассматривая его.

Мужик был приличный, интеллигентный, взрослый, и он скорбел. Больше Петрович ничего не мог о нем сказать.

Мужик иногда опрокидывал рюмку, опирался лицом на ладони и явно скорбел.

Петрович проглотил принесенную ему устрицу. Его чуть не стошнило. Он подумал, что со стороны он, пожалуй, позеленел.

«Господи, и что люди в них находят… второй раз мне этот аттракцион ни за что не повторить», – ужаснулся он, глядя на лежащую перед собой раковину.

Борис подумал, что тупой получился вечер, как, пожалуй, и вся их жизнь, истинное лицо которой открылось ему в последние дни. Он – Борис, Лариска, этот мужик, устрицы – слишком много персонажей, слишком тесно в одном месте.

Борис расплатился и встал.

Проходя мимо злополучного посетителя ресторана, он подумал:

«Спасибо тебе, мужик, за все. За блеск в ее глазах, за ипотеку, за диван, за торшер. Бывай, что ли».

Андреева подперла румяную щеку, облокотившись на подоконник, и смотрела в окно. Бывший одногруппник Гусев летящей походкой выбежал из ее подъезда, кутаясь в тонкое пальто, два раза поскользнулся, голой рукой смахнул снег со стекол своего джипа и запрыгнул внутрь.

«Как удивительно, давненько за мои сорок четыре года у меня не ночевал мужик. Пусть и институтский товарищ».

Гусев проспал всю ночь на диване, а Танька – запершись в своей девичьей спальне, но это не мешало чувствовать себя сегодня куртизанкой, принимающей по ночам мужчин.

Гусев был случайно встречен вчера в супермаркете.

– Танька?

– Мишка?

Она толкала битком набитую тележку, он шел с бутылкой водки и банкой оливок, намеревался выпить – с горя или от радости – в честь окончания второго развода.

«У людей уже по второму разводу. А у меня еще ни одного похода в ЗАГС».

Они шли по магазину и болтали. Гусев как будто никуда не спешил, расспрашивал ее о нынешней жизни и вспоминал институтские годы, когда они учились на экономистов. Дошли до кассы, вышли на улицу.

– Ты пешком? Я тебя отвезу.

Затолкал Таньку с пакетами в машину и довез до дома. Она ехала и думала, прокатит ли ее вот так еще кто-нибудь когда-нибудь.

Оказалось, что этим субботним вечером делать ему нечего, он напросился к Андреевой домой. Танька вылезала из машины и надеялась, что весь двор отметит, что и ее катают на красивых машинах красивые джентльмены.

Сели на кухне, болтали и пили водку. Гусев поведал о двух своих бурных браках, о работе, о друзьях, о делах и еще много о чем.

«Какая интересная у людей идет жизнь».

Татьяна гордилась в жизни некоторыми достижениями – виртуозным плетением макраме и победой на выставке собак ее ныне почившего пуделя Велюра. Еще она отправляла в журнал по садоводству составленные ею кроссворды, их напечатали пару раз. Однако, Гусеву ничем из этого похвастать не хотелось. Она даже незаметно от Гусева убрала в шкаф три портрета Велюра в черных рамках. «Прости, Велюрчик».

– Да так… пишу для журналов… – сказала она, – работаю бухгалтером, ну, и личная жизнь не очень-то сложилась.

«Эти три недоразумения мужского пола не стоят нынче ни моего, ни Гусевского внимания».

Гусев сначала был весел и бодр, хорохорился по поводу развода, потом скис и начал жаловаться на вторую жену, которая оказалась такой же взбалмошной и меркантильной как первая.

– Она требовала и требовала у меня кольцо!

«Ну, и купил бы, дурак, может, разводиться бы не пришлось».

Но Танька лишь понимающе кивала.

Закончил Михаил на мажорной ноте – его адвокат по разводам оказался молодец, Гусев доволен. Он даже радостно ударил кулаком по столу.

Гусев давно сжевал свои оливки и, хотя в начале вечера заявил о приверженности правильному питанию, к одиннадцати часам без зазрений совести съел Танькины пироги, тарелку борща, голубцы и мамины огурцы.

«Тощий такой. Как в него входит?» – думала Танька, но предложила ему все, что было в холодильнике.

Откусив кусок пирога, он закатил глаза и пробурчал с полным ртом:

– Танька, пироги твои божественные, ты просто богиня пирогов.

Татьяна довольно улыбнулась, богиней (пусть и пироговой) ее никто никогда не называл.

Время клонилось к полуночи, Гусев все более напивался. Татьяну саму разморило, ей было весело.

«Какой прекрасный вышел вечер».

Она накренилась, облокотившись на стол, вдруг заметила, что грудь ее лежит на столе справа, а сама она сидит слева. «Неудобно как-то перед Гусевым», – и выпрямилась.

А ведь Гусев ей очень нравился в институте. Он был да и остался веселым балагуром, шутником и любимцем женщин. Она была рада его встретить. Да еще привнес такое разнообразие в ее монотонную скучную жизнь.

– Танька, ты такая замечательная баба! Это я тебе как дважды разведенный говорю. Ты не обижайся только, пироги твои хоть на выставку вози, но ты зря на свои пироги так налегаешь.

Андреева аж поперхнулась такой наглости.

– Ну, прости-прости, Танька, – он засмеялся и притянул рукой ее голову к себе, поцеловал в лоб. – Я пьяный и говорю всякую ерунду.

Танька вздохнула и решила не злиться на него, она, действительно, не модельной внешности.

Они все болтали и болтали, время бежало. Вспомнили и поездки в колхоз в самом начале учебы, и курьезы при сдаче госэкзаменов.

– Андреева, – вдруг сказал Михаил, – а куда я сейчас поеду? Я видел, у тебя там диван стоит в гостиной. Давай я у тебя заночую? Ты не переживай, – он поднял ладони, – я приставать не буду, честное слово.

«Да лучше б ты не давал своего честного слова».

– Оставайся, конечно, – Андреева ради такого случая достала новые простыни, которые десять лет лежали в ожидании непонятно какого грандиозного мероприятия. И спрятала еще два портрета Велюрчика.

Гусев смеялся, про разводы уже не вспоминал, разделся до трусов прямо при ней. Она ошарашенно отвернулась. Через две минуты Гусев уже похрапывал, не отягощенный думами о досадивших ему женах.

Татьяна прошла в спальню, закрылась на замок, но надела новую ночную рубашку.

Всю ночь провела в полудреме, ненадолго забываясь сном.

Проснулась от пения Гусева, этот весельчак залез в ванну, мылся и пел.

«Какой самостоятельный гость», – подивилась Андреева, быстро оделась, причесалась и вскипятила чайник. Со злостью посмотрела на стоящую на столе тарелку с идеальными пирогами.

«Поменьше налегать…».

Гусев вышел уже одетый. Благоухал как майская роза.

«И как ему удается? Я выпила в пять раз меньше его, но как же мне худо».

Он радостно чмокнул Андрееву в щеку, выпил две кружки чая и опять восхвалял пироги.