Николай Ольков - Деревенские истории

– Папка, извини, ты несёшь такую глупость про ордена и грамоты, смешно слушать…

Никита не успел договорить, отец наотмашь ударил его по губам:

– Проглоти эти слова обратно, пока я не прибил тебя на собственном дворе! Если пришёл просить – уходи, я своё решение не отменю, не соберёшь правление – завтра соберу общее собрание, и выпрем тебя, пока ещё не поздно.

Правление собрали. Никита Григорьевич, причмокивая из-за припухшей губы, сказал, что был не прав, дав распоряжение отоварить за земельные паи фуражным зерном, предложил получить на первый пай по пять центнеров продовольственной пшеницы, а к новому году выдать по пять мешков муки заводского помола. С этим все согласились, Григорий Андреевич встал и вышел первым.

Григорий сразу обратил внимание, что в магазине замолчали, когда он вошёл. Не надо много ума, чтобы догадаться: либо о нем разговор шёл, либо о ком-то из ребят. Модничать не стал, поздравствовался и попросил:

– Я без стуку, потому смущенье сделал, так вы продолжайте, ежели моей семьи касается, то кому же слышать, если не мне? Верно я говорю? А, Семён Фёдорович?

Семён помялся, но товарищ спрашивает, стало быть, отвечать надо:

– Дак вот, Григорий Андреевич, судили про то, что председатель наш Никита Григорьевич коров собрался продавать или сдавать, не выгодно молоко, один убыток. Вот и судачит народ: а куда дояркам со скотниками податься? На биржу? Это же позорище!

Григорий Андреевич кашлянул, спросил:

– Откуда разговоры? На ферме собранье было или другим путём?

Народишко зашевелился:

– Григорий Андреевич, я дояркой роблю, вчера перед вечерней дойкой приехал Никита Григорьевич, никого собирать не стал, только бригадиру сказал, что через неделю всех коров увезут на мясокомбинат. Мы так ничё и понять не можем, коровы доятся большинство, жалко.

Семён Фёдорович махнул рукой:

– Это раньше мы ходили за скотом, всё государству молока мало было, драли за каждый грамм, хоть литру даёт коровёнка, и то чилькали, а теперь экономисты все сделались. Я видал, третьего дня шлялся по ферме с директором какой-то чин, все ботинки в говне замарать боялся, а сам видом, как раздавленный обабок. Он требовал, это я сам слыхал, что нерентальное какое-то животноводство…

– Нерентабельное, – подсказал кто-то.

– Да, вот это надо кончать.

– А чего город жрать будет?

– Ты за город не страдай, их Европа прокормит.

– Ха, а мы на картошке не пропадём!

Канаков одёрнул:

– Сухая картоха глотку дерёт, ты разве забыл, как при Хрущеве без коров остались – обратку на молоканке по талонам давали. Ладно, сильно пока не судите, а я разберусь, кто тут у нас за главного животновода. Фрося, подай-ка мне пачку хорошего чая.

– Ты, поди, на индийский губу раскатил? – засмеялся Семён Фёдорович.

Фрося нырнула под прилавок и подала Григорию большую разрисованную банку.

– Григорий Андреевич, для друга хранила, да он, сволочь, другу неделю нос не кажет.

Канаков улыбнулся:

– Фрося, разговор между нами, но под такой чай я в твоём распоряжении.

От смеха даже чекушки на полке запозвякивали.

В своей ограде закинул пакет с гостинцем Фроси на крыльцо, пошёл к дому Никиты. Сообразил: раз машины нет, значит, и его нету. Внучка выскочила, обняла дедушку:

– А папа в конторе, он только сейчас обедать приезжал.

– Ладно, дочка, ты вечерком прибегай ко мне, дедушку чаем угостили, индийским.

– Его индейцы выращивают с Чингачгуком?

– Не, это красивые девушки, и на лбу у них пятнышко. Для красоты.

– Круто! Я тоже сделаю себе пятнышко во весь лоб.

В конторе пусто, прошёл до кабинета – поздороваться не с кем. А когда-то тут не протолкнуться было, все сюда шли, и с бедой, и с радостью. Он уж как-то размышлял на эту тему, интересная получилась картина. Открыл дверь без стука, Никита удивлённо поднял глаза:

– Что случилось, папка?

Григорий прошёл вперёд и сел за маленький столик, с этого места вёл он когда-то разговоры с бывшими директорами. К сыну старался не ходить, неловко. Но вот пришлось:

– Пока ничего не случилось, но, похоже, готовится провокация серьёзная.

Никита сложил бумаги и убрал в сторону:

– Ты бы поконкретней, папка…

– А я тебе, сынок, сейчас всю конкретику изложу. Ты по какому праву под нож гонишь совхозных коров? Ты с каких пор перестал создавать, а только торгуешь, как жид варёными яйцами: хоть какой-то навар, да остаётся? Свиней продал – я это могу понять, и на собрании людям объяснил, что свинья сожрёт весь совхоз при таких расценках. Ты помнишь? И народ меня понял, только ты, похоже, до сих пор мне не простил, что я общественную комиссию создал на том собрании, и все чушки были учтены, и все рубли тоже. Не перебивай меня! Догадывался я, как ты осенью хлеб продавал, понял, когда вдруг деньги зашевелились, и баба в Турцию, и Прошке долги загасил. Но поздно уже было, ничего не доказать.

– Папка, что ты такое говоришь? Я же приличную зарплату получаю, потому и деньги.

Отец посмотрел укоризненно:

– Никитка, твоя зарплата, что по ведомости, это две моих пенсии. Ну, ладно, чужие деньги считать – только нервы трепать. Ты мне за коров почему молчишь?

– Объясняю. Производство молока убыточно, закупочные цены низкие, себестоимость большая. В итоге на каждой тонне мы теряем… сейчас я найду цифру.

– Почему перед губернатором не ставите такой вопрос о ценах? Как это получается, что в одном государстве тот, кто производит молоко, гол как сокол, а торгаш в магазине пополам водой разведённое за три цены продаёт? Кто-нибудь этим будет руководить, или ваши начальники только в лимузинах с ментовским сопровождением да красные ленточки перестригать?

Никита пытался держаться бодро, но не особо хорошо получалось:

– Папка, тебе этого не понять, существуют экономические законы, которые никакая власть отменить не может.

Григорий Андреевич ухмыльнулся:

– До чего же быстро вы научились под плутовство и жульничество теорию подводить?! А уголовные законы уже не действуют? Кто установил такую цену на закуп? Власть?

Никита развёл руками:

– Бизнес. Предприниматели-переработчики.

Старший Канаков опять за своё:

– Почему их власть не поправила?

Тут Никита допустил промашку, позволив себе высказать в упрёк собеседнику:

– Нельзя. У нас свободное ценообразование.

Григорий вскочил со стула, ударил в стол кулаком!

– Забудь при мне языком трепать! Ах ты, сукин сын! – Канаков поймал сына через стол за конец галстука и притянул к себе: – Как ты кучеряво научился? А ты забыл, как с железной кружкой стояли с братовьями, пока мать корову доит, и ждали, когда каждому прямо из титек нацедит, аж шапку пены ветерком сдувает? Это же молоко, продукт! Недобрый человек это затеял, сынок, и ты в изничтожении народа своего участвовать не будешь, не позволю! – И отпустил галстук.