Николай Ольков - Деревенские истории

– Иван, – обратился Канаков к ближнему: – Тебе на три пая сколько приходится?

– Если по тонне за пай, как в договоре, то, получается, три тонны.

Канаков показал на старенький мотоцикл с прицепом:

– И ты их собрался на своём «ижаке» увезти?

Иван засмеялся:

– Ты шутишь, Григорий, мне кладовщик велел насыпать шесть центнер.

Григорий кивнул и пошёл к кладовщику. Тот, заметив нежеланного гостя, водитель ему уже всё обсказал, хотел выйти через ближние ворота, но Канаков крикнул:

– Ефим Кириллович, я же тебя всё равно найду, так что обожди, и поговорим принародно, потому что один на один я тебя могу нечаянно зашибить. Ты какую труху людям на паи выдаёшь?

Ефим Кириллович, вечный заведующий зерновым складом, щуплый и юркий мужичишка, делал вид, что тщательно охлопывал пиджак, хотя пиджак уже стоял от пыли и грязи:

– Какую – какую?! Что велено, то и даю.

Канаков подождал, пока соберутся люди:

– А кто велел? Говоришь, председатель? У тебя и распоряжение есть, или вы друг у дружки на доверии?

Ефим Кириллович насторожился:

– На словах.

Канаков нажимал, толпа уже начала ухмыляться:

– Как же ты, материально ответственное лицо, мог пойти на раздачу зерна без распоряжения? Ладно. Обожди, Ефим, у тебя с уборки ещё рация должна остаться. Айда, вызови мне председателя.

Вся толпа переместилась к весовой. Через хрипы и свист Канаков услышал знакомый голос.

– Сынок, ты сейчас где? Так вот, сворачивай все дела и крупной рысью на зерновой склад, тут тебя люди желают видеть.

– Какие люди, папка, ты с какой стати оказался на складе? Тебе зерно уже должны привезти.

Канаков подмигнул собравшимся:

– Повторяю: на складе ждём, и чтоб без игрушек.

Бросил трубку и вышел из избушки. Окинул складской ток: сколько ворохов тут лежало в добрые годы, когда всё засевалось и всё свозилось сюда. Деревня жить переходила на склад, здесь столовую открывали, комбайнёров возили кормить свежим и горячим, а не болтанкой в термосах. Пока они щи хлебали да пельмени ели, за них на комбайнах где шофера, где механики, а у многих свои сыновья на подножках стояли: «Тятя, дай, я тоже…» Некоторые отцы доверяли, потому что проверены ребятишки, чай пили не торопясь, со вкусом.

– Не боишься, Мишку одного оставил? – спросит мужа супружница, она тоже тут при складе.

– У меня, Феша, об нём дум больше, когда его в три часа ночи дома нет. А с мостика он не упадет, будь спок!

Тысячи тонн зерна пропускали, и всё уходило, и людям машинами сваливали на ограду натуральную оплату. Вот как сегодня ему чуть не свалили.

Новенькая «волга», легонько качнувшись, остановилась у весовой. Никита выскочил, явно обеспокоенный. Отец взял его под локоток – Никита знал, это плохая примета:

– Пошли со мной.

Подошли к «газончику», на котором приехал Григорий Андреевич.

– Зачерпни зерна из кузова, – попросил сына.

Никита проворно вскочил на колесо, спустился с горстью зерна, протер в ладонях, взял на зуб:

– Отличное зерно, что тебя не устраивает? Ты, мне сказали, вернул машину?

Отец как будто его не слышал:

– А теперь пойдём туда. – Григорий указал на склад, где у ворот толпились два десятка человек. Трое быстро завели мотоциклы и, далеко объехав начальство, порожняком выскочили мимо весовой.

– Может, в склад зайдёшь, или вон у Ивана в мешках посмотри, что твой кладовщик на паи выдаёт. Это твоё распоряжение?

Никита взял отца за плечи и хотел отвести в сторону:

– Да. Но тут не место его обсуждать, отец.

Канаков стряхнул руку сына и громко сказал:

– Самое подходящее место. Народ присутствует, объясни, почему ты вместо зерна, какое записано в договоре, выдаёшь людям отходы, почему вместо тонны на пай выдаёшь два мешка? Кто тебе позволил так вольно обращаться с совхозной собственностью?!

– У нас не совхоз и уже даже не кооператив, папка, забудь ты про совхоз.

– Нет, не забуду, не забуду, как мы за каждый колосок боролись, потому что это было наше, советское. И кооператив из совхоза родился, выкидыш, конечно, но должен выжить, если не шельмовать. Ефим, открой вот этот склад.

Ефим засуетился, ждал команды. Старший Канаков подтолкнул:

– Открывай, начальство не возражает.

Склад под самую крышу засыпан отборной пшеницей, видно, отсюда брали зерно для Канакова.

– Это пшеница первого класса, вся пойдёт на реализацию, – предупредил все вопросы Никита.

– Нет, Никита Григорьевич, не вся. Собирай своё правление, мы от общества тоже придём, человека четыре, и так решим, чтобы один пай, стало быть, тонна, был выдан продовольственной пшеницей, а остальное можно и той трухой, скотина съест.

– Спасибо, Григорий Андреевич, за ценные экономические советы, правление я соберу на восемь часов. До свиданья.

Домой Канаков старший шёл один, и до того паскудно было на душе – хоть волком вой. Что это случилось с Никитой, он, как в председатели избрали, года два, поди, вёл себя вполне прилично, и сам отец бдил, да и народишко на итоговых собраниях недовольств особых не высказывал, соглашались люди с раскладом по всем показателям и со скромной зарплатой соглашались, не первый раз, надо потерпеть – дело привычное. Особо отметил тогда для себя Канаков, что руководитель поддерживает подсобные хозяйства, потому как без собственного продукта крестьянину в таких условиях хана. И зерно дроблёное даёт по норме, а, если надо, то и продаст подешевле, и сенов всем поможет накосить кооперативом, и соломы к каждому дому по паре тюков подвезут ребята на тракторах. За магарыч, особенно от пожилых людей, пенсионеров, карал жестоко, однажды тракториста с напарником, которые за привезённую дробленку с бабки бутылку взяли, тут же отправил в магазин, велел водку купить, бабке вернуть и извиниться. А ещё наказал, что повторится такое – будет настаивать на увольнении из кооператива. А потом что изменилось? «Волгу» новую купил, никого не спросясь, цены на продажу зерна, мяса и прочего товара перестал согласовывать с правлением. К отцу редко стал заходить, только по приглашению или по праздникам, и всё старался производственных тем избегать, отвечал как-то с неохотой, потом вообще сказал, что хоть тут-то отдохнуть дайте.

– Вот сегодня мы и отдохнём коллективно, – закончил размышления Канаков.

Не успел в ограду зайти, калитка сбрякала, сын явился. Шляпу бросил на кабину «москвича», вытер лоб платком.

– Насмелиться не можешь меня дураком назвать? Не советую. Если пришёл отговорить от обсуждения твоих глупостей, тоже напрасно, я не допущу, чтобы фамилию мою – слышишь, ты, начальник новорусский! – трепали на перекрёстках. Отец мой геройски погиб за народ и за Родину, сам я чуть не полвека спины не разгибал, орден имею, литровую банку значков и полную тумбочку почётных грамот. А ты в кого? Какую ты червоточину мог получить на чистых материных перинах да на моей ограде выскобленной? Что с тобой случилось, что перестал ты к людям лицом?