Александр Цыганов - Курдюг

Но вот и общежитие отряда, который мне предстоит со дня на день брать в свои руки… Вошли. День мой – век мой; что до нас дошло, то и к нам пришло… Навстречу метнулся осуждённый – жердяй, в плечах лба поуже; брови – что медведи лежат; в нитку вытянулся перед замполитом, ни одна складка не скользнёт по чёрной спецовке, сапоги – зеркалом; доложил:

– Завхоз отряда Сугробов! Отряд занимается по распорядку дня! – А сам неприметно на меня посматривал: конечно, известно, что ждется новый начальничек-начальник.

– Ознакомьте Игоря Александровича с отрядом! – коротко достал языком Мирзоев.

Завхоз Сугробов деловито наладился объяснять расположение вверенного отряда, старательно помогая руками, глазами и даже своим подвижным телом: только знай, запоминай. После входного тамбура следовало фойе – всё в стендах, заполненных сводками, таблицами и призывами. Слева – две двери; здесь живут звенья отряда – по две секции в каждом помещении; справа – то же самое. Прямо пойдёшь – дверь начальника отряда, а впритык, через тамбурок, вход в курилку с умывалкой.

В секциях – койки в два яруса, заправленные на удивление чисто, с подверткой простыни по одеялу, а между койками – одна на другой – самодельные тумбочки. В конце секции – ещё двери: там каптерки, в них для одежды и обуви расположены шкафчики, встроенные в стену; на всём прибиты и прикручены таблички с указанием фамилии, отряда и звена осуждённого. А у входных дверей – алюминиевые бачки с водой. Все рассовано по своим местам – по сучкам да по веточкам, – просто, никаких излишеств.

Завхоз Сугробов, объяснявший деловито и толково, вьюном заходил то с одного, то с другого бока, а замполит тем временем скрылся в кабинете отрядника, куда мы вошли в последнюю очередь. И здесь глаз хозяйский на месте – прямо стол начальника отряда, напротив завхоза; десяток стульев, сейф и полка с документацией, а над окном, в разрисованных яркими красками горшочках, пущены к жизни цветы… Работай да любуйся.

Тут зазвонил телефон: майора Мирзоева приглашали в дежурную комнату зоны. Быстро выпроводив завхоза, замполит поинтересовался о моих впечатлениях и посоветовал остаться в отряде до вечера, который уже был не за горами: поговорить и познакомиться с людьми, а затем – при желании – сходить в кино, объявленное по случаю предвыходного дня. Засим крепкими пальцами застегнул на жёлтые пуговицы свой пятнистый бушлат, жамкнул мне руку – и только его видели.

Так всё это непривычно и неожиданно! Точно сон… Да только много спать, так мало жить: что проспано, то уже и прожито… Так и сяк повертелся я в самодельном вертящемся кресле, поперебирал бумаги на столе, что-то неопределенное представляя, воображая…

Пройдет полгода, и будет присвоено первичное офицерское звание, как было обещано на собеседовании в областном управлении, куда я сунулся по настоятельному совету одного служивого приятеля, уверившего меня в правильности этого, единственно верного решения… А там, глядишь, уже и в форме бегаю: брюки с красным кантом, на плечах звездочки поблескивают-посверкивают, галстук опять же… Смешно и грешно, но что-то ведь хочется, о чём-то всё-таки думается… Хотя почём знать, чего не знаешь. А уж если впрягся, – лучше веру к делу применяй, а дело к вере, тогда всё и будет, как на душу положено.

Вскоре за вежливо вошедшим завхозом Сугробовым потянулись по делу, но, кажется, больше без дела другие осуждённые: все, как один, с красными треугольными нашивками на рукавах; с завхозом переговариваются вполголоса, а то возьмут да о чём-нибудь и меня спросят… Вот так я, чуж-чуженин, и становился семьянин, а какой же мирянин от миру прочь?..

Дверь с грохотом распахнулась, и передо мной человек вырос: поперёк себя толще, да на щеке бородавка – телу прибавка; в горле петух засел:

– Гражданин начальник! Крысу поймали! Что делать? Крысу поймали!..

Ума не приложу: смотрел то на него, то на завхоза:

– Да что делать?.. Убить и выбросить. – Долго думать, тому же быть, да и лишние догадки всегда невпопад живут.

А завхоз Сугробов, прислушиваясь к шуму и грохоту в курилке, довольно улыбался:

– Оторвут сейчас от хвоста грудинку… «Застегнут» они его, гражданин начальник. Как пить дать – замочат!

– Кого – «его»? – всё не мог я понять. – Крыса же «она»! – Аль я уши отсидел?..

А у завхоза по-прежнему рот до ушей:

– Кто в тумбочках крадёт, крыса по-нашему. Крысятник. Вот по заслугам вора и жалуют.

Много учён, да не досечен, – кинулся я в курилку, а завхоз за мной – обогнал и блажанул:

– Мужики, завязывай! Проучили – и хана!

В курилке – спиной к печке – мужичок прижался: глаза на нитке висят, по пояс юшкой умылся, сопит и всхлипывает. Увидев меня, все расступились и отодвинулись. Ждали: каким глазом взглянет?..

– Разойдись! – себя я не узнавал. – Все по местам! Сам разберусь! – Развернулся, а мужичок следом за мной: голосом пляшет, ногами поёт – спасся!

В кабинете завхоз Сугробов передо мной верёвки из песка вил:

– Гражданин начальник! Слово-олово: больше пальцем не тронут, кому охота срок за гниль тянуть.

Попало за дело. Никто не видел и не слышал. Слово-олово!

Так сработано, что не придерёшься. Думаю, добро, шпана замоскворецкая: видно, всю вашу хитрость не изучишь, а только себя измучишь. Но одно здесь верно: слушай в оба, зри в три!..

Как раз по селектору на всю зону и фильм объявили: «Внимание! Завхозам отрядов построить осуждённых и привести в клуб для просмотра фильма «Возьму твою боль»!

Вроде и у дела я оказался: в два счёта построив людей возле отряда, завхоз доложил о готовности, на что я неопределённо дёрнул головой, а завхоз скомандовал: «Шагом марш!» – И я уже со своим законным отрядом, немного сбоку, как и положено начальству, дошагал до клуба; кругом слабые и тусклые огоньки лампочек на столбах, зябко да неуютно…

Зато возле клуба светлынь: подходили отряд за отрядом, завхозы докладывали дежурному Сирину, и тот своим зычным гласом: «Давай, урки!» – разрешал вход. А у клубных мостков помощник дежурного – чернющий прапорщик, едва до пупа не расхристанный, схватил за грудки осуждённого, мальчишку, пытавшегося в неустановленных по форме одежды ботинках взобраться по крутым ступенькам клуба:

– Ти-и… че-эго это виисиваешь? Па-ачему тут висиваешь?!

Малокровный и съёжившийся парнишка, запахиваясь в великовозрастную фуфайку, оправдывался:

– У меня плоскостопие, разрешено медчастью. Можно пройти?..

Но у прапора, внезапно налившегося кровью, как бы отслоились толстые выразительные усы:

– Марш в отряд! Ка-а-аму гаварю!..

Между делом подключился и Сирин:

– Что, не ясно? Посажу!

Кто барствует, тот и царствует; и пошагал, головушку опустив, стриженый-бритый, к родному общежитию-бараку. Одиноко да понуро: отлежаться, носом в подушку сунувшись.