Вячеслав Сорокин - Нескончаемая Лениниана. Сказки-малютки

Мама была в ужасе оттого, что сын занимается политикой, и пыталась отвлечь его новыми игрушками. Поначалу ей это удавалось, и тогда рабочие с тревогой спрашивали: «Что с ним? Почему его нет так долго? Уж не арестован ли?»

Но скоро маленький Володя научился распознавать мамины хитрости, и после этого не было случая, чтобы ему не удалось убежать к рабочим; а они уже ждали его за углом с конфетами, пряниками и другими вкусняшками.

Тогда в этой маленькой войне мама прибегла к такой хитрости: как только Володя надевал пальтишко, говоря, что идет погулять и вернётся под утро, она тут же сажала его на горшочек. Но и Володя был хитёр: едва мама выходила из комнаты, он вскакивал с горшочка и со всех ног убегал к рабочим! А около горшочка клал записочку: «Пошёл погулять. Вернусь под утро».

Один крестьянин, узнав, что Владимир Ильич вл аде – ет несколькими языками, тоже решил выучить парочку-другую языков. Но как это сделать в деревне? И он написал Владимиру Ильичу, прося совета.

Владимир Ильич немедленно приехал из Москвы, поговорил с крестьянином и, увидев в нём большие способности к языкам, пообещал устроить его после революции учиться.

Спустя лет восемь после революции, разбирая ленинские бумаги, обнаружили и запись о нашем крестьянине. Его тут же разыскали, одели в новый костюм и послали в Лондон учиться английскому языку. «Выучишь английский, – сказали ему, – поедешь в Париж учить французский. А затем в Рим, Мадрид и другие столицы. Полиглотом станешь».

Приехав в Лондон, крестьянин тут же попросил политического убежища. С тех пор он безвыездно живёт в Лондоне, работает в небольшой фирме маклером, носит шляпу и трость и довольно прилично говорит по-английски.

Так благодаря стараниям Владимира Ильича простой русский крестьянин стал полиглотом.

Один крестьянин-бедняк работал в поле. Дело было ещё при царе, и работал он не на себя, а на помещика. У этого помещика были огромные угодья, тогда как крестьянин земли вообще не имел, если не считать огорода. Работа была тяжёлая, и скоро крестьянину захотелось опохмелиться. Но в доме, как нарочно, ничего, кроме кваса, не было, потому что накануне его старуха нашла-таки чекушку, которую он припрятал от неё под печкой, и вылила содержимое в огород.

И вот крестьянин пришёл к Владимиру Ильичу, чтобы пожаловаться на старуху. Открыл дверь и обмер: Владимир Ильич стоял на ковре посреди кабинета и, улыбаясь широкой, доброй улыбкой, протягивал ему полную стопку! Крестьянин залпом осушил её, а Владимир Ильич налил ему вторую. А потом и третью.

В отношении старухи они договорились, что, если она ещё раз посмеет вылить что-то из припасов мужа в огород, Владимир Ильич вызовет её и строго с ней побеседует. Прощаясь с крестьянином, Ильич крепко обнял его и расцеловал в обе щёки.

И при этому незаметно сунул ему в карман непочатую чекушку, которую он накануне купил для него в винном магазине.

– Знаешь, Володя, неудобно, – сказала по какому-то случаю Надежда Константиновна, – все знакомые большевики уже приглашали нас к себе на ужин, пора бы и нам их пригласить. Давай пригласим на завтра.

Ильич заколебался – такой ужин стоил денег.

– Хорошо, путь приходят, – сказал он. – Но – на завтрак.

– А сколько мне истратить, Володя: сто рублей, тысячу?

– Знаешь, Надя, если истратишь сто рублей, большевики всё съедят, а если тысячу – тоже всё съедят. Истрать-ка десять рублей.

Надежда Константиновна ослушаться не посмела, пошла на базар и купила морковку. Большевики явились на другое утро шумной компанией: пили чай, спорили о политике, шутили, ели морковку и к десяти разошлись по домам завтракать.

…С тех пор минуло немало лет. Одни большевики умерли сами, других расстреляли. А те, что ещё живы, скушали не один и не два пуда моркови.

Но ту морковку ни один не забыл. Та была самая сладкая.

Была у дяди Гриши меховая шапка, и вот что из-за неё однажды приключилось: в получку он выпил да и надел шапку вождю на голову. Его памятник тут же, рядом стоял. То есть дело получалось, прямо скажем, политическое.

– Я же, – оправдывался дядя Гриша на суде, – нетрезвый был. Я гляжу – стоит человек без шапки. А кругом мороз. Холод. Нешто я так пройду? Я же с добрым умыслом.

Прокурор просил для дяди Гриши десять лет, но его пожалели и дали пять.

Быстро пролетело время, и вот дядя Гриша уже вышел на волю. Он тут же согрелся четвертушкой, потом ещё одной и увидел статую. Это писатель какой-то был, его тут поставили, когда дядя Гриша совсем пацаном ещё был. То есть получалось, что он был как бы его старый приятель. А была зима, февраль. Стоял мороз. Может, чья-то душа и не содрогнулась бы, но не дяди Гришина. Надел он на старого приятеля шапку и тут же возле заснул.

На этот раз влепили дяде Грише уже десятку – как рецидивисту. Потому что статуя опять Лениным оказалась. Того писателя, пока дядя Гриша сидел, расстреляли, а на его месте Ильича поставили. А дядя Гриша спьяну-то не заметил.

…Ныне дядя Гриша опять на воле. Старый уже и седой, а пьёт, как молодой! И опять в меховой шапке ходит. Но когда проходит мимо какой-либо там статуи, то крепко держится за шапку. Так, на всякий случай.

И ничего, не сажают его больше.

Один рабочий с Путиловского завода спросил Владимира Ильича, кушал ли он уже сегодня. «А кушали ли вы, товарищ?» – ответил Ильич вопросом на вопрос. И услышав, что рабочий уже кушал, тут же отдал ему свой обеденный талон: «Вы непременно должны покушать ещё раз, голубчик!»

Рабочий пошёл в столовую и получил на талон первое, второе и третье. А Владимир Ильич всё это видел и улыбался доброй, человечной улыбкой.

Его радовало, что этот рабочий покушает ещё раз.

С одним крестьянином-бедняком произошёл неприятный случай: он тяжело заболел венерической болезнью. А поскольку жена его была скупая и, кроме того, ей было обидно, что он ей изменил, то денег на лекаря она ему не дала. Крестьянину ничего другого не оставалось, как пойти к Владимиру Ильичу, чтобы попросить взаймы.

Каково же было его удивление, когда он, придя к Ильичу, увидел, что тот сидит в своём кабинете и уже поджидает его. Рядом с ним сидел знаменитый американский профессор, специалист по венерическим болезням. Он тут же вылечил крестьянина и не взял с него, по просьбе Владимира Ильича, ни копейки!

С тех пор крестьянин никогде не изменял своей жене.

На одном партсъезде случилась вот какая неприятность: у Ильича вытащили бумажник.

– Партбилет, партбилет! – застонал Ильич, хватив – шись бумажника. А о деньгах и не вспомнил! Известно: для коммуниста партбилет на первом месте, а деньги уже потом.