Вячеслав Сорокин - Нескончаемая Лениниана. Сказки-малютки

Вор между тем обнаружил, какую он сделал ошибку, и побледнел. Он даже деньгам не обрадовался. «Пропал я», – подумал он. И только он это подумал, как его схватили, повалили на пол и стали выворачивать карманы. Искали бумажник – из-за партбилета, ясное дело. Сорвали с него пиджак, увлеклись, и он дал дёру.

Часа через два он опять заявился на то же место и глазам не поверил: все ещё были заняты поисками бумажника! Партбилет валялся тут же, на него не обращали внимания. А бумажника не было.

– Куда же он подевался? – спрашивали большевики и переглядывались с изумлением. А вор стоял рядом и тоже изумлялся: куда же он подевался?

В самом деле – куда?

Сидя как-то в ванне, Владимир Ильич сделал важное открытие о вытеснении физическими телами жидкостей. И хотя он с гимназических лет знал, что точно такое же открытие сделал Архимед, и тоже в ванне, ему приятно было осознавать, что он оказался не хуже того Архимеда. Товарищи по партии удивлялись и восхищались смелым полётом мысли Ильича.

Встал вопрос об опубликовании открытия. Вспомнили, что когда Архимед открыл свой закон, он голый побежал по улицам Сиракуз, крича по-древнегречески: «Эврика!», что значит «нашёл». Кто-то предложил, чтобы Владимир Ильич сделал то же самое. Проголосовали, и все, за исключением Владимира Ильича, который воздержался, поддержали предложение. То есть по принципу демократического централизма получалось, что надо было бежать.

Ильич заколебался. Но не мог же он поступить против принципа, который сам же выдвинул и обосновал! И тут его осенила такая мысль: «Как же я побегу голый по улицам, – сказал он, изобразив на лице искреннее изумление, – если я не знаю древнегреческого языка?» Большевики посовещались: аргумент был признан убедительным, и бег отменили.

Так и приписывают поныне честь открытия этого закона одному человеку, хотя на самом деле их было два.

Ехал Ильич в автомобиле. Шофёра он куда-то отпустил и вёл автомобиль сам. А клаксон был неисправный.

Тут, как нарочно, пешеход выскочил на дорогу. Стоит и смотрит, разинув рот, как Ильич на него едет. Что было делать? Ильич зашептал: «Товарищ, беги, а то беда будет!» Но тот не слышал.

И случилось то, что должно было случиться. Ильич, белее снега, выскочил из машины и бросился к сбитому пешеходу:

– Что же ты не бежал, товарищ?

– Я клаксон послушать хотел.

– Да клаксон-то неисправный! Я тебе шептал, чтобы ты бежал.

– Кричать надо было, а не шептать.

– Понимаешь, товарищ… не могу я на человека кричать. На собаку могу. Или там на курицу. На лошадь тоже могу, а на человека нет.

Но товарищ не слышал, он уже умер.

После этого случая Ильич стал учиться перед зеркалом кричать на человека: смотрел на себя и кричал: «А-а-а»! Но тут же краснел и умолкал.

Так и не научился.

Когда уже стало ясно, что у большевиков с меньшевиками разлад и примирению не быть, меньшевики неожиданно пригласили Ильича отобедать. Ильич пришёл не один, а с силачом Петровым. Этот Петров когда-то работал в цирке – гнул подковы и поднимал за гривы лошадей. Мог бы и быка поднять, но это было опасно из-за рогов. Ильич и сам был начеку, и Петрову наказал смотреть в оба и водки не пить.

Им тут же поднесли две рюмашки.

– Нет, – сказал Петров, с тоской отводя взгляд, – я водки не пью.

Отказался и Ильич.

Подали обедать. Первого не было, только второе. Для Ильича подали сосиски с капустой, а другим – кому что.

– На всех сосисок не хватило, – пояснил повар, тоже прожженный меньшевик. Меньшевики ели и глядели на Ильича, словно спрашивая: что же ты не ешь? Это вкусно! Они все словно чего-то ждали. А Ильич думал: вкусно-то вкусно… Это, думал он, с одной стороны. А вот что в этих сосисках на самом деле?

Наконец он потянулся к тарелке, но Петров был начеку:

– Не кушайте, Владимир Ильич! Сначала я попробую.

Он запихал сосиски в рот, сжевал их и стал бледен, а Владимиру Ильичу сделалось любопытно, что теперь будет.

– Вкусно было? – спросил он, не зная, что сказать. Петров откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он бледнел всё больше, но не потому что умирал, а потому что осознал, что случилось что-то непоправимое.

– Очень вкусно, – выдавил он наконец.

Своим поступком он, можно сказать, подписал своё увольнение. В бумажке, которую ему дали, выгоняя, так и было написано: «Уволен за глупость».

Ныне Петров опять работает в цирке, но никто не называет его дураком. Напротив, отзываются о нём уважительно: «А это наш силач Петров. Он был у Ильича телохранителем и однажды спас ему жизнь».

И Петров слушает и одобрительно кивает головой.

Такой жары ещё никогда не бывало в описываемых краях. От жары страдали все, а больше всего крестьяне из деревни Пироговки. Да и как им было не страдать? Не только давно посохли все хлеба, но жара подбиралась уже и к их огородам! А огород для крестьянина, какой он ни есть, – самое дорогое. И вот уже у одного посохли огурцы, у другого посохли на корню подсолнухи… К кому пойти, где попросить защиты от стихии?

Посоветовавшись, пошли к Владимиру Ильичу. Пришли, сели. Они не просидели и минуты, как Ильич уже вышел к ним – улыбающийся, с рукой, протянутой для пожатия. И не со всеми разом, а с каждым отдельно поздоровался и каждого подробно расспросил о погоде в Пироговке. А когда дошла очередь до последнего, тот сдуру и ляпнул: «Бог не посылает дождя». Ильич побагровел, но сдержал себя и начал терпеливо и со всеми подробностями разъяснять крестьянам, что Бога нет, а они его внимательно слушали. Закончил Ильич словами, что не Бог, а природа не посылает дождя.

С тяжёлым сердцем отправились крестьяне домой. Шли молча. Каждый думал о своём огороде, о детишках, которых надо кормить. И вдруг, когда они уже подходили к Пироговке, небо затянуло тучами, наверху что-то загрохотало, засверкало, и разразилась такая гроза, какой не помнят даже старики. Крестьяне, хотя и промокли до нитки, обнимались и плакали от радости: «Помог! Помог Ильич!»

С тех пор каждый раз, когда дело шло к засухе, делегация крестьян из Пироговки запрягала лошадь, а та уже знала дорогу и сама везла их, куда нужно. Крестьяне неровным строем входили в кабинет вождя, здоровались и разводили руками: «Природа не посылает дождя». И Ильич всегда хвалил их за то, что они неверующие, и обещал помочь, когда будет время.

И ещё не было случая, чтобы он не сдержал слова: через день-два, через неделю или через месяц небо над Пироговкой заволакивало тучами, что-то сверкало и грохотало, и разражалась такая гроза, какой не помнят даже старики.

Человека всегда можно узнать по его отношению к деньгам. Владимир Ильич часто бывал в Монте-Карло, и, хотя не раз путь его лежал мимо знаменитого игорного дома, он обходил его стороной: не любил денег и всего, что с ними связано.