Алесь Дворяков - Опилки

сестрадания.xls

Вот и пришло время Паше побольше узнать о своей сестре Виолетте, тесно находившейся возле него за компанию на протяжении уже более полугода. Это сначала Виолетка была простым пищавшим комком в пелёнках. Потом-то стала требовательней, вроде бы как и внимание с какой бы то ни было любовью родителей отобрала у него, обычного и немного чертёнкового своего брата.

Вот, например, ей давали желток от сваренного яйца, а ему доставался невкусный белок. Конечно, хорошо, что ему хоть что-то давали, но ведь это нечестно. Всё было прекрасно до тех пор, пока Виолка не приобрела способность бегать за ним как привязанная. Вот тут уж можно было бы и таблицу какую-то составлять всех его прегрешений относительно сестры, ведь доставалось-то ей немало. Сейчас Павел Владимирович, проживший четверть жизни, не иначе как сильно сожалеет обо всём, а вот в бурные и жестокие детские времена такая жалость была наглухо забита рычавшей и дикой мстительностью-рудиментом непонятно за что.

Пункт первый. Велосипед. Пояснение. Пашка беззаботно катил велик по ямистой, недозаасфальтированной дороге, когда ножка сестры попала под спицу, а после набухла до значительных размеров. Примечание. Если бы вовремя не заметили, подволакивала бы сейчас его уже совершеннолетняя ближняя подруга детства свою ногу до конца дней, и всё равно ей было бы на ту приятную листву и на свою жизнь вообще.

Пункт второй. Молоток. Пояснение. Пашка опять беззаботно, но, стоит добавить, весело и с кряхтением колотил инструментом по леске, прибивая к ней грузик, как вдруг с невероятной точностью угодил в пальчик маленькой голубоглазой девочки, которая придерживала кусочек металла. Кара так и нависала, дамокловомечная: за синевшую частичку тела так выбили бы дух из мальца, что всё показалось бы потом до невозможности безболезненным или до удивлявшего ужаса наоборот. Однако всеспасавшая ложь и тут помогла. В бандитский синдикат вступила и госпожа Угроза, которая убедила Виолетту рассказать о вымышленной двери. Та, дескать, прищемила ей палец. Тучи рассеялись, луч солнца покосился на стёкла, которые закрепились не без помощи оранжевой замазки на окне коридора, всё обошлось, глазки остались голубыми. Примечание. Возможно, пальца вообще не стало бы в отличие от ноги. Но и он сохранился, как и Пашино сожаление о содеянном навсегда и даже более.

Пункт третий. Почти самый отвратный. Самый мерзкий впереди. Пояснение. Брат избивал сестру. Систематически и бессознательно. Вероятно, теория преемственности работала безотказно. Бедная, бедная сестрёнка Леточка. Беднее, чем у самого Достоевского из его девятнадцатого века, но что поделать. Стал созревать только двадцать первый век, глухой, настороженный, разраставшийся кустами вербы возле окосевшего забора. Примечание. Синяков и ушибов могло бы и не быть, если бы такие лихие парочки не плодили зверька Пашу и зверёчка Виолу, а застыли до утра в пьяной усталости и соплежуйстве.

все её уютности.swf

А вот тут хранился файлик, застывший и поставленный на паузу фрагментик из видеовоспоминаний Пашки. Хороший такой фрагмент, потому что захватывает жилище тёти Ани Головодержащей I. Первое, что всегда ударяло в голову и потом неизменно утягивало мальчика в воспоминания, – это дух сего дома. Будто смешались все одежды, люди, стены, и даже те громкие часы образовали единый и непрекращавшийся домашний запах теплоты, довольствия, радости. А ещё всё же лености. Может, примешалось и полублагородное туалетное амбре. Пожалуй, именно предпоследнее более всего чуял тогда уже полузверёк-паренёк, гостив по счастливой случайности у тёти. Праздностью были обданы бархатные шторы, фотообои с недосягаемыми тропическими водопадиками. Ковры и кровати, огромадные, роскошные для его детского ума, вызывали неподдельное восхищение.

Такая же искренняя и непомерная строгость возникала у родителей, когда они неотрывно следили за выходками своего малóго. Что ты вылупился? Ты что, голодный? Дома не ел? А ну сядь, а то сама посажу! Только домой придём… Последнее обещание уже нагоняло натруженную унылость, пятилетний прохвост вешал нос, глазки, губы, да что угодно, потому что знал, что его уже ждёт потом. Некому будет греть место в постели, чтоб оно не остыло, некому будет задавать вопросы обо всём. А тут люди такие добрые, весёлые, особенно Сашка. Эта виденная раз в жизни дальняя родственница в порыве игр может загнать под стол, вызвать всеобщий смех и различные стеснения, добавляя позже смелости. Кто она такая и почему ей Пашка бессознательно поверял свой досуг? Кто ж ответит! Ведь в родных стенах будут немного иные вопросы и не в пользу безболезненности.

– Оставьте его тут ночевать, – так пробует бороться за Пашу главная тётя его жизни.

– У него что, своего дома нет? – грубо обрываются нити вопросов от неглавной для него родительницы. Вот и весь сказ, гости милые и праздничные!

саморасширяющаяся мини-вселенная.bat

Россыпи воспоминаний об автобусе и белых стенах завода бесценны, они уводят Пашу в другие размышления о величинах просторов его жизни.

Эх, разлетись, пространство! Заполони меня, нетреклятая, такая нужная лиственная чума, чтобы я мог взлететь над солнечным великолепием и покрыться благими и отрезвляющими язвами на сознании. Широко зазмеилась эта река, ещё шире будто бы рассвирепела моя молодость, не глядя на какие бы то ни было преграды.

Жизнь предлагает четыре раза отдохнуть от проблем. Детство дунуло своей крыльчатостью и унеслось. Разве что юность сейчас положит руку на плечо и начнёт куститься в душé, пусть и бесплодно. После будут зрелость и старость, а там уж и бесконечный покой, ведущий в землю.

Прыгнуть бы, да нельзя: соцустановки. Взлететь бы, да не получится: соцстрахование. Всё смогу, всё остановлю для себя, буду в обеденном наслаждении куриться над этой задачливой простотой, пока не наступит пора уйти. Только сон и будет помощником в фантазийностях полётов, а на большее я не согласен: слишком человечно.

А вот город детства настолько велик, что приходится ехать на автобусе целых полчаса. Разве это не самое большое место на планетке? В нём есть всё, даже рынок, который не обойти просто так за день, вокзал, где потолок так возвысился, что никакой лестницы вверх, ведущей вниз, не хватит. Это сейчас, конечно, всё умудрилось зачем-то уменьшиться, пропала магия размаха. Нынче это родной и спокойный полугород-полудеревня, ничего в нём особенного, но всё до боли близкое, красивое и никакое не громадное. Дети против любых теоретизированных восприятий пространства, дорогие физики! Даже выключившийся и застеленный будто сам по себе телевизор у одной бабушки, у которой Павлик был в гостях, создавал эффект всемогущего и невидимого хозяина положения, владевшего всеми домами его знакомого мира.