Анатолий Мусатов - Заслон

– Ну, может и не редкий, но необычный точно. Наш Мефодий, – это живой памятник всем нам. Как он вам показался?

– Занятный очень старик. – Евсеев покачал головой. – Не любит говорить о себе. Честное слово, я могу понять человека, если он очень скромен, ну, или скрытен. Но ведь Мефодий не тот и не другой. Говорит о себе, а получается обо всех и обо всём. Скрывать ему вроде нечего, а чувствую, – не договаривает он многое. Не могу понять его до конца.

– Да, с ним нелегко иметь дело, так ведь, Варвара? – улыбнулся Петр Иванович вошедшей жене, – но другого такого, как Мефодий, пожалуй, во всей области трудно сыскать. Он человек болезненной честности и прямо-таки несусветной работоспособности. Через это у него с людьми, да и с колхозом, много неприятностей выходило. До войны сложные у него были дела с колхозом. Игнат с Севастьяном, сыны его, в колхозе состояли, а самого-то всей деревней считали чуть-ли не кулаком. Большое хозяйство у него было.

– Пётр Иванович, вы не могли б немного поподробнее рассказать о Мефодии. Как вы понимаете, теперь меня о нем интересует любая деталь, любая информация.

Председатель посмотрел зачем-то на жену и замялся:

– Собственно говоря, мне не совсем удобно рассказывать о нём. Вот Варя, – Пётр Иванович кивнул на жену, – знает почему. Если хотите, не совсем удобно по личным причинам. Дело всё в том, что Мефодий до революции и после, – немного, года два, не больше, – держал работников…

– Сегодня Мефодий рассказал мне об этом, – утвердительно кивнул Евсеев – но только в самых общих чертах, так что я хотел бы узнать эти подробности.

Пётр Иванович усмехнулся:

– Понимаете, Павел Дмитрич, у нас места особые, поэтому и люди по-особому относятся друг к другу. Ну рассудите сами: кругом болота, большак только один, от деревни к деревне. Ездим больше зимой, – и снабжаемся, и свое продаем. Так что человек, если попал в эти места, остаётся насовсем. Тут женится, тут и родит, и умирает. А что выходит не так, – с этим остается один при всех. Люди поэтому здесь строгие. Судят сами, но и понимают, что сгуби человека напраслиной, – всё равно что веточку сломать – не привьётся потом. Так что, строгие и справедливые. Так вышло и с Мефодием. Один из работников, которые работали у него, был мой отец. Понимаете теперь положение?

– Честно говоря, не совсем, – неопределенно пожал плечами Евсеев, – Мефодий об этом умолчал.

– Да и не сказал бы! – воскликнул председатель, – потому что считает себя виноватым перед отцом. Так он сам ему говорил, когда пришёл провожать на фронт. «Не понял я тогда тебя Иван, – говорит, – но прав ты оказался, а не я, за что извиняй». Вот так и сказал. Нам это было в диковинку, – чтобы Мефодий извинялся. Отец только усмехнулся. Ответил ему: «Ничего, свидимся, – потолкуем ещё».

Петр Иванович замолчал на мгновение, будто переводя дух, но тут же продолжил:

– Да, не пришлось ему свидеться ни с кем. Погиб он через два года, в сорок третьем… Как чувствовал. Когда на собрании выдвигал мою кандидатуру вместо себя в председатели, сказал: «Прощайте сельчане! Живите, как мы жили, – дружно, и никакая беда вам не страшна будет. Ну, а мы там за вас сделаем своё дело»…

Мужчины помолчали.

– Варя, – обернулся председатель к жене, – как там ужин? Гость наш, небось, проголодался…

– Ой, что же это я и в самом деле – спохватилась Варя, – я сейчас, я мигом.

Она скрылась за дверью. Петр Иванович улыбнулся:

– Вы не обижайтесь на неё. Новый человек для нас редкость, а тут такой гость…

– Да что вы, ради бога! Я взял с собой кое-что и перекусил, так что не голоден. Петр Иванович, вы, пожалуйста, продолжайте.

Председатель пригладил волосы ладонью и, словно извиняясь, сказал:

– Что ж продолжать то… Выбрали меня на том собрании единогласно. Мне тогда и тридцати не было. Вот с тех пор председательствую. Признаться, трудно было спервоначалу с людьми-то… Работа, – это одно, а народ вести, – это, скажу я вам, другое дело. Тогда я и узнал, что за человек Мефодий. У них с отцом совсем другие отношения сложились.

Дело меж них было так. Когда отец работал у него со своим напарником то, по его словам, Мефодий просто сатанел от работы. Потому и работникам своим не давал спуску. Сам на работе с ног валился, но и из них последние силы выжимал. Оно понятно, до революции и первые годы, пока деться было некуда, отец тянул эту лямку. Мефодий платил хорошо, как и обещал. К тому же столовались у него. Теперь вы понимаете, что отец не только не жил в семье, а и видел-то нас по праздникам.

А когда стали организовываться кооперативы, отец первым подал заявление. Он тут же ушел от Мефодия. Расстались они не очень хорошо. Отец прямо сказал ему всё, что думал о его работе. Даже назвал Мефодия эксплуататором и кровососом. Он потом жалел, что сгоряча сказал так. Отец понимал, почему Мефодий относился так к ним. Для него работа была смыслом жизни и другого отношения к работе он не принимал…

Отца вскоре выбрали председателем кооператива, а сам-то кооператив и состоял из одних людей. Хозяйства никакого не было и в помине. Это уже позже, когда землю осушили да распахали, поставили животноводческую ферму. на ноги, колхоз образовался. Спервоначалу трудненько приходилось. Собранием постановили о ликвидации частных лесопилок. У Мефодия к этому времени лесопилка не маленькая была, две пилорамы работали. К ней он пристроил ещё цех деревообработки. Прослышал он про постановление и всех удивил. На собрании, понятно, его не было. Но на другой день является он к отцу и заявляет: «Так, мол и так, – хочу для народной власти поработать. Записывай меня в кооператив».

Первое время всё шло гладко. Мефодий дружбы ни с кем не водил. Одно только знал – работу. Раньше всех на участке появлялся, и позже всех уходил. Ежели увидит, кто где прохлаждается, перекуры, что ли, устраивает чаще, – подойдет, станет около и так тяжело посмотрит, – разговор обрывался сам собой. Мужики спешили разойтись по местам. А он только буркнет что-то да снова принимается за дело. Работать с ним в смене не любили. Трудно, говорят, и просились по другим бригадам. Отец пробовал говорить с Мефодием, – куда там. Повернется Мефодий спиной, – и весь разговор.

– Своенравен старик, это верно. Но неужели только из-за его характера не могли с ним поладить? Наверняка у вас в деревне есть не менее неуживчивые. И всё же, что у него получилось с кооперативом?

Петр Иванович смотрел как Евсеев делает заметки в записной книжке. Потом потер затылок и вздохнул:

– Получилось-то у него нескладно всё как-то. Началось это с собрания. Тогда грамоты вручали лучшим. Всё, как водится, в торжественной обстановке. С Мефодием я рядом сидел и заметил, – когда его вызвали, он внутренне просветлел будто. Идет к сцене, а шагает как на параде, словно орден ему вручать собрались. А потом слышу, прорвался чей-то голос через аплодисменты: «Ишь радуется, смотри-ка! Свой своего не забудет. Небось, когда он у тебя батрачил, не грамотами ему платил… А теперь красной бумажонке рад. Переметнулся, вот и получай…».