Людмила Дорогинина - Розовый дом на холме

– Дай посмотреть, – и неожиданно с силой дергала его.

В следующий раз она обещала мне, что только посмотрит, сильно ли он качается:

– Не будешь дергать? Обещаешь?

Она обещала и дергала.

Учиться музыке в городе, где никогда не бывает концертов классической музыки, наверно, неправильно, понимание этого пришло позже. Девочка со скрипичным футляром в руке в нашем городе вызывала насмешки – куда с ружьем- то топаешь?

Любой начинающий далёк от совершенства, но скрипач особенно: смычок дрожит, ведомый неуверенной рукой, пальчики ищут свои места на грифе. Результат не умиляет ни самого скрипача, ни его родителей. Первая учительница была нервная и иногда била смычком по пальцам. Мне доставалось редко, как-то сама по себе я росла старательной и прилежной и усердно водила смычком по желтым жильным струнам дешевой скрипочки, занимаясь каждый вечер, пока мама не приходила с работы и не говорила: так, заканчивай, мне нужно отдохнуть. Я понимала, что мама в общем-то сильно разочарована моей музыкальной специальностью. Она мечтала видеть меня преподавательницей фортепиано (очень хорошая специальность для женщины), папа же, напротив, просил поиграть, всегда хвалил и говорил, что у скрипки волшебный звук, сродни человеческому голосу.

За время учебы у меня сменилось несколько преподавателей: скрипичная школа не приживалась в нашем городке. Довольно старый дедушка, следующий учитель, запомнился плохо, потом был ещё кто-то, пока не появилась молодая выпускница музыкального училища, которая, поначалу всерьёз взялась за нас, свой немногочисленный класс провинциальных скрипачей, но ее энтузиазм быстро прошёл, и скоро она уехала в областной город. Так что, окончив, одновременно с девятым классом и музыкальную школу, я, кажется, больше ни разу не канифолила смычок.

Мама работала в гастрономе продавцом конфет. Работницей она была очень старательной, если не сказать больше. Ее магазин был открыт допоздна, кажется, до десяти, она работала в разные смены, то утром, то вечером, но никогда не жаловалась. Веселая, красивая, всегда приветливая с покупателями, в белоснежном, как доктор, халате, уже хорошо говорившая по-русски (только легкий акцент оставался), она украшала свою витрину резными салфеточками, часто подменяла заболевших работниц и вообще радела, как за свое. Работа была у нее на первом месте.

Однажды мама привезла домой на санках большой ящик, это оказался телевизор!

Тогда передачи начинались вечером, часов в семь. Местные новости, киножурнал, документальный фильм, художественный фильм. Почему-то запомнился фильм «Наш Никита Сергеевич»: колосились поля, высокая кукуруза колыхалась на ветру, комбайны шли стройными рядами, и Никита Сергеевич радостно улыбался, очищая початок.

– Догоним и перегоним Америку!

Счастье переполняло мое сердце, как хорошо, что я родилась здесь, а не в Америке. По праздникам или ко дням партийных съездов транслировались большие концерты. Всем особенно нравился романс «Соловей».

Соседи, обычно человек пять или шесть, приходили к нам каждый вечер и, развалившись на полу, просматривали всю программу от начала до конца: ни у кого на нашей улице телевизора не было. Я часто засыпала в этой же комнате, не дождавшись конца фильма

Наступило лето, и мама начала выставлять наш телевизор в окне, теперь соседи со своими табуреточками сидели на тротуаре. А к осени многие уже имели телевизоры, и наш кинозал закрылся.

Следующей мечтой моей мамы был мотоцикл, который она вскоре и приобрела – голубого цвета ИЖ. Папа учил маму ездить на мотоцикле по аэродрому, но безуспешно.

– Сбрось газ, сбрось газ! Тормози! – учеба закончилась скоро, мама не научилась.

Соседи заметно отставали в приобретении товаров народного потребления и благ цивилизации, но наша семья, живя в условиях строжайшей экономии, копила уже на машину. Вернее сказать, копила мама.

– Зачем нам машина? – папа сопротивлялся как мог, – так хорошо на мотоцикле.

Он курил папиросы Беломорканал, отдавая маме всю до копейки хорошую зарплату, и просил у нее двадцать две копейки на папиросы. Она всячески увиливала, «не слышала» просьбу, говорила, что можно «все пустить в дым», но потом все-таки доставала кошелек и давала ему эти копейки. Своего кошелька у папы я никогда не видела. Однажды она дала ему только двадцать копеек.

– Но, Раечка, они ведь стоят двадцать две!

– Ну уж как-нибудь…

В музыкальную школу я ездила на велосипеде, на руле висела папка с нотами и чехол со скрипкой. Зимой приходилось ездить на автобусе. Школа была в центре, а это километров пять от нашего дома.

– Я хожу пешком, а ты почему не можешь?

Билет на автобус стоил три копейки.

Папа стал задерживаться по вечерам, мама тоже приходила поздно, я должна была каждый день мыть полы и поддерживать порядок в доме. Где-то с третьего класса на мне лежала обязанность растопить днем печку, а это значило принести охапку дров для растопки и ведро угля (или сбегать два раза и принести по полведра), а также принести в дом ведро воды из колонки.

Вечерние задержки папы объяснялись просто, он зарабатывал на папиросы. Говорили, что Дом офицеров нашего училища до революции был полковой церковью, в архитектуре здания угадывались очертания предыдущего строения. Внутри паркетные полы, лестницы, устланные красными ковровыми дорожками, огромные окна в толстых деревянных рамах, двери, очевидно дубовые, высокие, с большими бронзовыми ручками, в вестибюле пол с орнаментом – явно творение не советских времен, большой кинозал со сценой, библиотека, много помещений для занятий, например, танцами, прекрасная бильярдная, а также замечательный буфет.

Я прибегала сюда на занятия танцевального кружка, в библиотеку, а потом заглядывала в бильярдную к папе, чтобы после игры пойти с ним в буфет к тете Наде. Там я заказывала все, что хотела: вкуснейший грушевый лимонад и пирожное, или шоколадку, или конфеты, но всегда с лимонадом. Лимонад «Дюшес» был действительно необыкновенно вкусным, так же как газировка – говорили, что у нас очень хорошая вода. Очень скоро папа стал чемпионом биллиардной и обыгрывал всех, а игроки были «состоятельные». Из Москвы с проверками прилетали полковники и генералы, вечером они обычно приходили в Дом офицеров (не в театр же идти), играли на деньги. Папа держался скромно, только местные знали, какой он игрок. Он был невысокого роста, лысоватый (зачесывал негустые волосы на лысину), в форме капитана. Какой-нибудь заезжий высокий чин, разговаривая свысока, предлагал ему разбить шары. Маркер загадочно улыбался, натирая кии мелом, папа скромно соглашался, противник делал довольно большую ставку. Обычно партия кончалась быстро, папа всегда был хорошим спортсменом, будь то футбол, волейбол, шахматы или бильярд. Шары летели в лузы один за другим так, что противник не мог сделать ни одного удара. Кстати, он мечтал научить меня шахматам. Мы пробовали несколько раз, но мне это было скучно.