Борис Евсеев - Раб небесный

Звук кончился внезапно, как и начался. Но листья не скукожились, мёртвые люди частицами земли не поперхнулись, не втянули со свистом двухсотлетнюю печаль в давно истлевшие лёгкие. Всё ожившее так и осталось жить в этом звуке!

Легко и размашисто зашагал я дальше, к остановке…

В Ямском доме тем временем начались изменения: человек, до того сидевший, встал, как пушинку, поднял тяжёлую некрашеную табуретку, переставил её к тебе поближе, но садиться не стал. Теперь светло-серые велюровые брюки были едва видны, их почти до самого низу закрыл бежевый плащ, больше похожий на балахон с рукавами. Голова вставшего была посажена красиво, волосы чуть курчавились, на лице от левого уха до уголка губ тянулся узкий, побелевший от времени шрам. Бородку наполовину закрывала спущенная на подбородок медицинская маска.

– Сказали тебе, кто я?

– Да нет. Мы тут всё больше о музыке.

– Зови меня – Раб небесный. Всю жизнь хотел в трубу дунуть, даже учиться хотел.

Балахонистый подошёл к столу, где под настольной лампой лежал в раскрытом футляре твой Ханс Хоер, взял инструмент в руки.

– Так и теперь не поздно. Только не труба это, валторна.

– Знаю, что валторна. Про трубу я в другом смысле сказал. Правда, времени у меня нет уже ни на валторны, ни на трубы. А у тебя время ещё осталось.

Бережно уложив инструмент в футляр, балахонистый трижды щёлкнул пальцами. Прибежал паренёк-плясун, с ним пришла золотая рыбка, уже переодевшаяся в обычный брючный костюм.

– Знаешь, кто они?

– Чего спрашиваешь? Я с ними сюда пришёл.

– Там они были плясунами, а здесь другая у них цель.

– Это какая же?

– Человек меняется, сдирает привычную шкуру, сотканную из дензнаков, быта, подстав. Гол тогда он становится и беспомощен. Вот и надо в таком беспомощно-голом состоянии попытаться насытить себя истиной. Как ты свою валторну плотным звуком насыщаешь.

– Ты что, плясунов этих зомбировал?

– А ничуть. Сами сюда пришли. Захотят – уйдут. Мы нейролингвистическим промыванием мозгов не занимаемся.

– Так ты учитель?

– Говорю ж тебе – Раб небесный.

– Этого – не понимаю. Есть ангелы небесные, про невесту небес тоже слышал.

– Это потому, что ты слово раб неправильно понимаешь. От извращения слов, от игры их передёрнутыми жаргонными значениями беды наши. Я в университете учился и знаю: есть в санскрите слово «ra». Означает – жаловать, дарить, давать. И есть слово «bhata». Его переводят так: наём, заработная плата. А ещё – нанятый воин, слуга. Иногда – прислужник. Соединение двух слов «ra» и «bhata» и дало когда-то слово «работа».

– Это хорошо, что ты не полуграмотный. А то сейчас каждый второй учитель жизни – или эротоман религиозный, или простужен на всю голову!

– А ещё во «время óно», когда не было колониальных и прочих войн, слово «bhata» могло составиться из «bha», что значит звезды, светило, солнце, и слова «at» – бродить, странствовать. Получается звёздный странник, так ведь? Путь скитальчества, связанный не только со скитальцами, выполнявшими свою духовную миссию, но и с мореходами, бродячими музыкантами, рудознатцами, был тогда высоко ценим. Божественное слово «работа» имеет в своих частях и другие важные значения. Первая часть: «bhā» – светить, «bhata» – светлый, светящийся. «Ra» иногда имеет значение «огонь, жар». Как тут не вспомнить древнерусское – «светлый князь»! Поэтому можешь звать меня и по-другому: Свето-странник, Помогай-небо. А проще – Свето-слов, – добавил твой собеседник.

– Нового Бога из себя склепать собираешься?

– Не Бога, а Его помощника по переподготовке жителей земли к долгим странствиям в высоком воздухе и уже без самой земли под ногами.

– Всё! Баста! Тебе нужна философия. А мне смысло-звук, от которого здесь и сейчас всё оживёт! Ты софист, я музыкант. Ты болтаешь, я творю звук!

– В отобранных словах – атомный заряд любого дела. Вот я скажу тебе сейчас слова апостольские, неотменяемые: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся». А у тебя просто неосознанная мечта: архангельскую трубу раньше срока заиметь и тут, на земле, торопливо в неё дунуть. Может, когда срок придёт, ты в свою валторну вместе с ангелами и вострубишь! Вроде бы так на лице у тебя написано. Иди, глянь на себя в стёклышки оконные.

– Лучше ты вокруг себя глянь внимательней. Про дальние времена говоришь. А мне сейчас исцеляющий звук нужен! Посмотри, скольким уродам, калекам, альцгеймерам земную ссылку под кочумок определили. Их что, убивать?

– Опять двадцать пять. Не убивать. Исцелять свето-словием, потому как медицинские предписания и религиозные догмы здесь часто бессильны.

– Я ж и говорю. Могучая и страшная валторна тут нужна! Пусть я кисляй, пусть никудышный. Но размышлять об исцелении звуком ты мне не запретишь. Ишь, цензорюга нашёлся!

– Не цензор я. А про уродов – прав ты. Но и в уродах разбираться нужно. Ты другое пойми! Если ослаблено стремление к небесам, навеки станешь раб земли, раб дури, раб подвала.

Сжав от ярости кулаки, ты вскочил, пошёл к приоткрытому окну. Машинально отступив от окна, я обломил добрый кус штукатурки. Тот ударился о какую-то жестянку.

– Иди, глянь, Федот. Сычик, небось. А может, человечишко какой к нам пожаловал. Сычик сегодня уже покрикивал и подвизгивал тут по-щенячьи. Дожди и холода крик его предвещает. Но, может, и о чём другом говорит…

Пятясь, отступил я за угол. Через несколько секунд раздались шаги: лёгкие, ритмичные. Слышно было: плясун Федот шумно набрал воздуху, захлопал, словно собираясь взлететь, руками, как крыльями. Но споткнулся, упал, подражая сычику, чуть поскулил, отряхнулся, рассмеялся и кинулся назад, в дом.

Ёжась от холода, снова подступил я к окну. Давно, давно пора было войти в дом, стыд подслушивания жёг щёки, терзал меня. Но при этом было ясно: войди я сейчас в дом – всё рухнет! Разговор перетрётся в пыль, Раб небесный уйдёт и не вернётся, а ты… Ты просто захочешь «начистить» мне морду, правда, в последний момент удержишь руку, и от этого и тебе, и мне станет на душе только горше.

– …всё равно непонятно мне. Я ведь не какой-то лажук. Я валторнист классный! А уже два года в переходах штырюсь, сплю в пустых курятниках. Ты тоже недалеко от меня ушёл. Санскрит знаешь, а в холодном доме от жизни прячешься. Это, по-твоему, правда божеская?

– Чем неказистей жизнь – тем она ближе к небу.

– Это кто ж тебе такое сказал? Ты наших священнослужителей на весы поставь: одни центнеры! Мордашки их лоснящиеся в «крузаках» вспомни!

– Что верно, то верно. Слишком прикормились некоторые в привычных местах. Но есть и среди них дальнозоркие. Да и саму церковь нужно понимать как взгляд в будущее, а не взгляд в прошлое. А ещё понимать её надо как всю землю: реки-моря-долины, экологию с природоохраной. Но сегодня нужна ещё и церковь странствующая, церковь путешествующая, до каждого малого-неразумного добредающая…