Борис Евсеев - Раб небесный

Нифонт Ильич стал листать записи дальше, но вдруг прерывисто зевнул. Ловко, как в цирке, на цветном громадном колесе подкатил к нему сон. Соскочив с колеса, сон с достоинством поклонился, притронулся к правому, затем к левому Нифонтову веку…

В 1918 году, реквизнув несколько царских роскошных вагонов, факельщик революции товарищ Троцкий составил чудо-поезд. Был поезд неуязвим, чертоподобен и неслыханно нов. Как беспалый анчутка, опустившийся на четвереньки и нацепивший вместо копыт – колёса, носился поезд по России! Телеграф в поезде стучал круглые сутки. Особенно часто телеграфировал товарищ Склянский, склонный к децимации и поэтому оставленный в Москве для присмотра за Ульяновым-Лениным. Само собой девушки-телеграфистки на цырлах бегали. Грубо вытесанные из балтийских и прикарпатских камней, революционеры в скоторазделочных кожанах ходили вперевалку. Ещё – радиостанция мировая. Хочешь – Чикаго слушай, хочешь – на Лондон вещай. Словом, сказка зарубежная, а не поезд! Вагоны были соединены особой сигнализацией и внутренней телефонной связью. А какой поместительный гараж в поезде был! Едва вмещал он огромную цистерну с бензином, два легкомобиля и пару-тройку грузовиков. Ко всему прочему – типография. Плюс баня и через вагон – библиотека. Перед баней, ясен пень, ресторан. Ну и, конечно, личный вагон товарища Троцкого, принадлежавший раньше Николаю Кровавому, которого прозвали так не без содействия факельщика…

От заморской новизны и царской роскоши был чёртов поезд тяжёл, как бронтозавр, но и разгонист и быстр, когда надо.

Новый поезд рождал небывалые формы войны. Из чёрного состава, как из волчьего логова, касаясь стальными животами земли, выползала жадная колёсная свора в составе двух легкомобилей и трёх грузовиков. Хищная эта свора в разведывательно-карательных целях углублялась в пышно-зелёные российские места на полторы, даже на две сотни вёрст. На грузовиках и в легкомобилях умещались тридцать стрелков-коммандос.

По словам самого факельщика революции: «Поезд всегда был в курсе того, что происходит в мире. Все находившиеся в поезде отлично владели оружием. Все носили кожаное обмундирование, которое придаёт тяжеловесную внушительность». Так оно и было! На левом рукаве кожана, пониже плеча, сияла крупная металлическая звезда о пяти концах, выделанная на монетном дворе не хуже царских крестов и нагонявшая страх на воспетые поэтическими слизняками глухие сёла.

Поезд Троцкого успешно выполнял спецоперации в тылу врага: то есть в тылу у тех, кто не хотел или не мог забыть дореволюционную Россию. Причём даже издали было заметно: светится состав изнутри синим пламечком!

Появление «кожаной своры» в далёких от линии фронта местах производило впечатление неотразимое.

– Войну везут! У-ф-ф, – густо выдыхали мужики, встречавшие поезд без шапок.

– Ад притарабанили, – обмирали учителя из поповичей, – ад на колёсах! – дрожащими пальцами ощупывали они крестики на груди.

– Бинты, марлю и сапоги с энтими… с баноклями раздавать будут, – радостно полошились молодухи.

– А как отберут у вас те бинокли соседи лютые? – сомневались учителя из поповичей.

– А мы тех соседей из обрезов! Чпок – и готово, – заступались за легко одетых, продуваемых насквозь молодух женатые мужики.

Война гражданская, война жестокая, кроме умножения жертв ничего не признающая, летела в охвостье поезда колким ветром. Хрустя кожанами, соскакивала война с подножек легкомобилей. «Смерть и подкуп, подкуп и смерть!» – эти не произносимые, но хорошо чуемые слова осыпали острым еловым сором цепенеющих от новой жизни мужиков.

Командуя чудо-поездом, Реввоенсоветом, Наркоматом по военным и морским делам, можно было шутя захватить власть целиком. Но Лев Давидович – сперва конституционный монархист, затем искровец и меньшевик, а позднее факельщик большевистской революции – отчего-то медлил. Как на малый престол, взошёл он на подножку чудо-поезда 8 августа 1918 года. А спрыгнул – лишь в феврале 21-го. Многим тогда показалось: не человек в кожане, а сама братоубийственная война ступила на землю февральской Москвы. Гневно и резко ступила! Однако лишённая брони́, радиоэфиров и перетёртых в прах коммандос – стала война слабеть. Но и кроме этого ослабления что-то смущало факельщика в недавней поездной жизни, где-то в чём-то он надломился…

Внезапно Нифонт проснулся. Слова́ о факельщике революции, прозвучавшие во сне, по-научному тщательно записал. Даже составил предварительную формулу гражданской войны: Троцкий + броня + поезд + тогдашние коммандос = … равно уничтожению России? Здесь Нифонт мысль оборвал, формулу недовывел. Слишком близко, на паучьих лапках, подобралась формула к современности! Слишком рьяно своими паучьими рого-ротовыми придатками в современность впилась!

Дневной сон, обязательный для работавших ночью железнодорожников, к Настёне не шёл. А всё потому, что небольшой посёлок у станции У. был ей давным-давно тесен.

Натянув на себя юбку и китель, не забыв бережно поправить форменный берет, лучась зеленоватыми глазами и по-детски пухля сочные губки, просто так, для собственного удовольствия, вышла она из дому. И опять как магнитом потянуло её к железнодорожному полотну. Ступая по шпалам, радовалась непонятно чему. Но постепенно радость свою опознала: хотелось ей на путях встретить Нифонта! Осмотревшись и никого не заметив, бочком присела на невысокую насыпь. Тут вместо Нифонта явился Капцов. Снова стал звать замуж.

– Вы б хоть про себя сперва рассказали, Сан Палыч, или стишок какой. А то заладили: «замуж, замуж». А я вот учиться буду. Может, даже в Москву поеду.

– Давай с тобой лучше в Вышний Волочок перепрыгнем. Там тоже филиал какого-то института есть.

– Не-а. В Москву хочу.

– Дура! Кому ты в Москве нужна! А из Вышнего мы с тобой в столицу каждую неделю ездить сможем. Бесплатная ведь у нас дорога!

– Так я ещё и дура?

– Нет, это я так… Просто вырвалось. Все на Москве помешались. Чего вам в ней?

– Я ж не навсегда, я учиться только.

– Вот я и говорю: одни дураки в Москву стремятся. Нужно сперва себе протекцию крепкую найти, а потом в столицу соваться.

– Ну, раз мы дураки и дуры, чего с нами и водиться, чего замуж звать?

Раздосадованный непонятливостью Настёны, крошка-Капцов ушёл. А та продолжила вглядываться в равнобежные нити путей, молчаливо поющих свою сонно-стальную песню. «Желдор леса, желдор огни, желдор рябина. Хорошо, ей-богу! Трепетно и таинственно так. Люди ездят, поезда туда-сюда снуют, как бегунки на молниях. Прямо сказка!»

Вдруг припомнилось: где-то здесь, по рассказам бабы Мартемьянихи, обитает неведомая тварь Портяна. «Портяна, Портянушка! Хоть ты посоветуй: как быть? Жизнь несётся поездами скоростными: мимо, мимо! Куда ж это жизнь моя прибудет? И когда?.. Не отзываешься? Эх, Портяна! Стало быть, нету тебя. Врёт, видать, Мартемьяниха».