Лев Логак - От перемены мест… меняется. Из жизни эмигрантов

Его охватывало беспокойство, когда его вызывал к себе директор института. Эдуард сжимался в предвкушении недовольства грозного начальника. О раздражении же патрона Эдуард догадывался сразу по издаваемому им «кашельку», почти такому же, какой был характерен для Майи! А от этого строгого кряканья ничего хорошего ждать не приходилось! Эдуард, наблюдая в такие моменты руководителя института, задавался вопросом, что же нужно для того, чтобы стать начальником? И определил для себя, что необходимые качества – это крепкий характер, амбициозность и инстинкт самосохранения. А ещё он нередко обнаруживал у таких людей конформизм, отсутствие угрызений совести и проблему с чувством юмора, что приводило его в полное замешательство. Эдуарду всё перечисленное было чуждо, и он поэтому был доволен своей планидой: с упоением занимался любимой наукой и находился в ладу с самим собой.

Майя же, как дама бойкая и решительная, дослужилась до руководителя группы переводчиков тоже в каком-то НИИ. Кроме того, она подрабатывала репетиторством. Детишки, которых она натаскивала по английскому, в основном были отпрысками всяких там «шишек», которые и содействовали Майе в приобретении недоступных простым гражданам вожделенных предметов быта.

Здесь, после приезда, Эдуард проявил завидную настойчивость в поисках работы, отдал этому много сил и в конце концов – благодаря знаниям и хорошему владению языком – был принят в научно-исследовательский сектор крупной компании. Как эмигранту, ему назначили зарплату, более низкую, чем «аборигенам» на такой же должности, но он и не возражал и даже был счастлив, осознавая, что для многих приезжих его успех был недосягаемой мечтой.

Майя же окончила здесь курсы медицинских секретарей, и ей тоже подфартило определиться в одну из поликлиник.

На людях как Эдуард, так и Майя по отношению друг к другу вели себя сдержанно, воли эмоциям не давали, так что сказать определённо, какие чувства ими владеют, окружающие не могли. А у самых близких не возникало сомнений относительно того, кто в этой семье главный.

Эдуард, не отрывая глаз от дороги, всё время чувствовал устремлённый на него взгляд жены и тушевался под ним. Но он ни разу не повернулся к ней, всем своим видом выказывая полную сосредоточенность на управлении автомобилем. И когда они наконец подъехали к дому Веры, он почувствовал необыкновенное облегчение.

Майя про себя отметила, что здание это действительно очень напоминало то, в котором они жили. Только что облицовка была чуть другого оттенка.

Вдоль фасада было припарковано несколько машин, но нашлось место и для их авто. На пути к подъезду супруги оказались под прицелом неотрывных взоров двух пожилых, но изо всех сил молодящихся женщин, восседавших на лавке у стены дома. Взгляды обеих были достаточно высокомерны. На одной из дам красовалась вычурная шляпка, вид которой заставил Майю внутренне рассмеяться. У второй особы волосы были обесцвечены и уложены с помощью фена и лака, явно в парикмахерской. Первая прятала ноги под лавкой, видимо не желая привлекать внимание к заурядным туфлям, а вторая выставила нижние конечности напоказ, безусловно с намерением вызвать интерес к модным сабо на платформе. На обеих дамах красовалась броская одежда, без сомнения призванная придать им флёр нежной юности.

Когда Майя и Эдуард стали искать на панели домофона кнопку с номером квартиры Веры, обладательница крикливой шляпки барственно поинтересовалась по-русски:

– А вы к кому?

– Мы к Вере, – повернулась к ней Майя.

– Так я вам открою, – достала связку ключей и степенно поднялась с лавки женщина.

При этом у неё с колен свалилась наполненная чем-то матерчатая сумка. Вторая дама кичливо качнула головой и наклонилась, чтобы поднять её. Первая же достаточно поспешно и подобострастно остановила приятельницу:

– Нонна Арнольдовна, да что вы, дорогая! Б-г с вами! Я сама!

Она, изобразив резвость, склонилась, схватила сумку, разогнулась, тяжело дыша, и вставила ключ в замочную скважину.

Эдуард улыбнулся ей:

– Извините за беспокойство и спасибо вам большое!

– Пожалуйста, – чванно ответила женщина, внимательно разглядывая визитёров.

Войдя в подъезд, Майя едва слышно с лёгкой усмешкой сказала мужу:

– Надо же, какие фифы! А имя-то у этой блондинистой! Нонна Арнольдовна! Ни больше ни меньше!

Когда Майя и Эдуард позвонили в квартиру, Вера была одна в гостиной.

– Входите, открыто, – так, чтобы было слышно снаружи, произнесла она.

Вера была женщиной по-настоящему красивой. До такой степени, что шедшие навстречу невольно оборачивались ей вслед. Аристократизм, горделивая осанка, со вкусом подобранные одежда, обувь, аксессуары, косметика и духи, – всё было в гармонии. Ко всему этому, она обладала независимым, но не стервозным характером, была развита, хорошо образованна, ей было свойственно красиво, правильно и образно излагать свои мысли. Ей претила манерность, проявляющаяся у недалёких женщин в жеманно склонённой набок головке, томном взгляде и отрепетированной перед зеркалом кошачьей походке.

В Союзе Вера преподавала английский язык в техникуме, а здесь в настоящее время работала в русскоязычной газете, где пребывала и одним из авторов, и оформителем, и корректором. Владелец этого издания был ею очень доволен и щедр на похвалы, хотя в материальном отношении оценивал её работу достаточно скупо. Но ничего другого Вера с её инязовским образованием найти не могла, да и деятельность эта газетная ей была по нраву. До газеты она вела курс английского языка для русскоязычных эмигрантов, который организовал один из местных деляг. Но условия там были совершенно неприемлемыми: очень часто зарплата не выдавалась по два-три месяца, а уж о социальных гарантиях вообще речи не шло. К тому же, общий уровень приходивших на эти курсы был таков, что Вера едва сдерживала в себе негодование.

Покойный Пётр был человеком совершенно незаурядным и как личность, и внешне. Он и Эдуард в университете были одними из лучших студентов, имели много общего и с самого начала потянулись друг к другу. Но если Эдуард был талантлив, то Пётр просто блистал. Его после окончания учёбы распределили в один из научных городков, а вскоре после этого предоставили место в аспирантуре на родной кафедре, где он после защиты кандидатской диссертации и до самого отъезда преподавал и вёл научные исследования. Здесь, в эмиграции, поначалу ему повезло – он почти сразу нашёл работу в крупной государственной компании, но в постоянном штате не состоял, был там, что называется, на птичьих правах. Язык ему давался тяжело, и тем не менее он выступал на совещаниях, и к нему прислушивались. Но вот однажды он позволил себе прилюдно покритиковать главного специалиста, из местных. Лицо того пошло пятнами, он сжал зубы и прострелил Петра взглядом, полным ненависти и удивления подобной наглостью со стороны какого-то там эмигранта. У коллеги Петра, тоже из «русских», похолодело внутри, так как он начал работать раньше и хорошо изучил нрав этого типа. Он понял, что Петру так это не пройдёт, и после совещания осторожно сказал ему об этом. На что тот категорически возразил, что терпеть не может тупости. Этот местный выждал чуть-чуть и вышвырнул Петра. И он долго был без работы.