Неборник - Среда обитания

Мама, как бы в знак подтверждения своих слов, принесла мне с чердака нашего дома холщовую тряпицу, развернула её и сказала:

– Вот, Боря! Пусть тебе будет на память от деда Дмитрия Ильича – эта печать, открывшая ему широкий простор на музыкальном поприще!

Я взял эту эллипсовидную свинцовую печать в свои руки и почувствовал приятную тяжесть этой реликвии.

На печати отчётливо выступали две строчки: на верхней была надпись крупными заглавными буквами «ДМИТРИЙ НЕЧАЕВ», а на второй строчке – пониже, но уже не заглавными буквами «музыкальных дел мастер».

Эту плоскую эллипсообразную свинцовую печать я бережно завернул в ту же холстину и осторожно положил в железную коробку из-под мятного зубного порошка.

Жаль, что эта печать Дмитрия Ильича не сохранилась до сего времени. Уходя в армию, я её передал на хранение своему младшему брату Виктору, а вернувшись, узнал, что мой брат и крестник Виктор нашел этой реликвии прозаичное применение – он разрубил свинцовую печать деда на мелкие части и использовал их в качестве грузил для рыбной ловли. Воистину говорят: не ведаем, что творим…

У Дмитрия Ильича было много наёмного люда.

Хозяйство было огромное. Бочки делали десятками. Огурцы солили, капусту квасили бочками…

Весь товар Нечаевы вывозили в город Пермь на продажу во время ярмарок. На городском рынке Нечаевы продавали свои изделия: бочки, саночки, валенки, сапоги, масло подсолнечное и льняное.

Продавали тулупы, шубы и полушубки для женщин, хомуты и сбрую для коней. Масло скоромное топлёное. А сметану продавали в туесочках из берёзовой коры, которые сами и изготавливали.

Там же на рынке принимали и заказы для изготовления карет, саней, сапог и валенок под размер. Размером служили толстые прутья из ивы. На каждой ивовой палочке писали химическим карандашом имя и наименование изделия (валенки, сапоги, варежки, перчатки).

Нечаевы поставляли на рынок и кухонную утварь: деревянные ложки, миски, бадьи, шайки. Выставляли на продажу различные клюшки, совки, ухваты, лопаты деревянные. Продавали шубы, полушубки, тулупы и половики, которые сами же плели и шили зимой при большой десятилинейной керосиновой лампе.

Зима, говорила мама, это было её любимое время года!

– Я любила зиму и сейчас люблю… Зимой мы, свои женщины, да и наёмные девчонки тоже – собирались в большой, хорошо натопленной зале. У нас было много льняной кудели. И мы все пряли из этой кудели льняные нити. За работой мы всегда пели песни на разные голоса. Все бабы, да и девчонки тоже, были такими голосистыми, что иной раз так распоёмся, что Тятя прибегал к нам в залу и кричал: «Вы что, девки, раскричались-то?! Вас ведь даже на мельнице слышно! Что кричать-то? Надо не кричать, а петь! Что горло-то зря драть?! Не велика премудрость! Женская-то песнь должна литься… Широко, привольно! Словно лебёдушка на пруду или по озеру плывёт… В женском-то пении самое главное ведь – задушевность и певучесть!»

Вокруг нечаевского хутора был большой смешанный лес, где с сосен собирали живицу и делали из неё скипидар, смолу и колёсную мазь.

В лесу собирали также ягоды, грибы, орехи. Из ягод варили варенье, грибы солили и сушили впрок и кушали аж до Рождества Христова, орехи использовали как приправу к сладким кулинарным изделиям. Толчёными орехами всегда посыпали праздничные куличи, булочки с вареньем и, конечно же, чудо кулинарии – разборный пирог, который доверяли испечь только Клавушке!

На дальних заброшенных лугах хутора нечаевского росла хорошая, высокая, сочная трава, и её косили рано утром по росе. Заготавливали сено на корм скоту и лошадям и частенько даже вывозили на рынок для скота горожанам, которые в своём приусадебном хозяйстве держали коров, коз, кур и даже поросят.

Климат в предгорьях западного Урала был холодным, и холода наступали в конце августа, и поэтому из хлебных злаковых сеяли в основном рожь. Рожь сеяли под зиму, и она хорошо успевала вызревать к концу лета. А вот пшеницу вырастить было трудновато. И, как правило, урожай пшеницы был почти всегда не очень-то высоким. Но пшеницу тем не менее продолжали выращивать, добиваясь получить морозоустойчивые семена. И не напрасно! Через три-четыре года удавалось получить устойчивые семена и урожайность достигала девять-десять центнеров с гектара пашни. При этом рожь всегда была прибыльным делом и её урожайность никогда не была ниже пятнадцати центнеров с гектара. Вторым зерновым продуктом был овёс. И это понятно! Ведь во всех деревнях, сёлах да и городах – гужевой транспорт всегда был основным транспортным средством с использованием лошадей. А основным продуктом питания для лошадей был, конечно же, овёс. Далее шли такие продукты, как ячмень, гречка, просо, тыква…

У Нечаевых живности-то было много. Я и до сих пор никак не могу понять: а зачем же им надо было такую обузу на себя взваливать? Да и что они хотели сделать, или показать, или кому-то доказать на этом пустыре, где стоял хутор, всё время расширяя и расширяя своё хозяйство?!

Ведь, по сути-то дела, это был уже и не хутор, а какое-то сельхозпроизводство. И народ к ним валом валил. Кто хотел научиться валенки валять, другой сапоги шить, третий хотел кузнецом стать, кареты, сани делать, а другие (большинство) – учились крестьянскому сельхозпроизводству.

У старших Нечаевых: Дмитрия, Петра и Ивана – внутри сидела какая-то неведомая пружина, которая им спокойно жить не давала. У них была какая-то неуёмная широкая натура. Они как будто бы куда-то спешили и всё время от зари до зари всё колотили и колотили молотками, долотами, топорами и всё время что-то делали, и строили, и строили без остановки и без конца!

Они жили так, как будто бы живут последний день и всё надо успеть сделать ещё до заката солнца. И так каждый день – от зари до заката. И я тоже стала такой же заводной. С утра встаёшь и сразу печь растапливаешь, воду таскаешь, чугуны с водой в печь ставишь. А там и завтрак надо приготовить, пока остальные ещё спят. Квашенку разводишь, тесто месишь, жар в печи подгребаешь, хлеба в печь кладёшь, кашу в чугунах эмалированных варишь. И всё бегом да бегом, будто бы кто-то за мной гонится. Вот ведь в кого я превратилась. Того, кто мешкал, не любила! Ты что стоишь? Не знаешь, что надо делать! Вон бери вёдра в руки да таскай воду в баню. Таскай так, чтобы в бане всегда было полно воды! В бане воды – всегда не хватает!

И всё надо, надо и надо… И по нужде даже иногда выскочить некогда… А когда весь остальной-то народ проснётся – шум, гам, дети под ногами путаются… Одного на горшок надо посадить, другому молока налить… Такая кутерьма, круговерть… Народ схлынет на работу, а тут посуду надо перемыть, полы вымыть и опять к обеду надо подготовиться… А там и время ужина незаметно подойдёт со своими заботами… Вечером-то часов в десять плюхнешься в кровать, что называется, без задних ног, а мужик-то ведь рядом… И только сейчас! Спустя уже много-много лет я понимаю, что это была самая прекрасная пора в моей счастливой крестьянской жизни! Кажущаяся усталость постепенно переходила в опыт, а с опытом появлялась и радость, и понимание, и внутреннее ощущение необходимости твоего труда, твоей помощи.