Геннадий Веретельников - Рассказы о войне. Война в письмах, дневниках, историях

… Из воспоминаний ветерана Кубанского казачьего кав. корпуса Василия Васильевича Борового:

– День мне этот не забыть. Да и как забудешь своё боевое крещение? Второе августа, сорок второй год. Стоим полукругом в конном строю. Лошадь подо мной неспокойна, наверное, мое состояние передается и ей.

Перед нами командир полка майор Поливодов, говорил тихо, но мы все хорошо его слышали:

«Там, за горизонтом – отборные вояки Гитлера. Горно—стрелковая дивизия «Эдельвейс» [7] Эдельвейс – очень красивый цветок, который растет высоко в горах с какими—то частями «СС». Красиво, гады, обозвали себя, да только в их поганых руках любой цветок вянет. Остановить их – наша задача. Остановить и показать всему миру, что битва под Москвой и первая наша победа – не случайность! Все наши войска отступают, беспорядочно отступают. В нашей армии наблюдается паника. Фашисты обнаглели от своей безнаказанности, надо их поставить в стойло, ну и за Севастополь отомстить. Отомстить так, как умеют только кавалеристы! Наступать будем без единого звука, коням копыта обмотать ветошью, на ходу не стрелять, не свистеть … рубать их в винегрет надо будет молча. Те, кто выживет из фрицев, рассказывать о встрече с красной кавалерией и казаками будет, каждый раз меняя портки от страха!

Вперед, с Богом, за Родину, за Сталина!»

… Я вспомнил, как на нас смотрели выжившие дети и старики, в той станице, через которую мы проходили вчера … Станица была сожжена и раздавлена фашистской танковой дивизией … немецкие мотоциклисты гонялись за женщинами и детьми, поджигали хаты … расстреливали неугодных … Уцелевшие в той бойне смотрели теперь на нас, мимо проходящих в сторону фронта, сурово, и исподлобья … Мы не могли им смотреть в глаза, да и сказать им было нечего. Не могли мы ответить на вопрос, почему Красная Армия отступает и бросает их на растерзание фашисту …

Прозвучал сигнал готовности к бою. И вот первые залпы на Запад! Артиллерия начала работать наша. Обстрел шёл около получаса. Потом пошли мы. Сначала шагом, потом всё ускоряясь и ускоряясь, и вот вблизи позиций гитлеровцев мы уже шли во весь опор! Молча, как приказал командир, только ветер в ушах свистит, и сабля над головой переливается вся под лучами солнца, тысячи сабель … Могу представить, что видели фашисты:

На всю ширину горизонта (та атака шла полосой восемь километров – прим. автора), туда, куда может увидеть глаз, без звука несется сухопутное цунами, а вместо гребней этой волны, блестят и вращаются кавалерийские клинки, солнце, которое светит фашистам в глаза … вся эта картина должна была ввести в состояние ступора даже самого опытного воина …

Ввела. Фашисты не произвели ни одного выстрела в сторону кавалеристов и начали беспорядочное отступление … И вот мы уже в первой линии окопов и началась рубка – без страха, без сомнений, без криков …

Я помню эти полные ужаса глаза, того первого зарубленного мной эсэсовца. Вместо того, чтобы стрелять в меня, он пытался выдернуть чеку от гранаты, – не успел …

Страх прошел, пришла ярость и боевой задор.

Опытные казаки учили нас, молодых, что не надо бояться пули, пролетающей рядом, если ты её слышишь – она не твоя … Шолохов позже написал: «Свою ненависть мы несём на кончиках наших штыков», – наша ненависть была на кончиках клинков …

… Правильный заход в атаку со стороны солнца слепил фашиста. Мы видели их, залегших в бурьяне и беспорядочно стреляющих по нам и кидающих гранаты, которые в большинстве своем убивали их же солдат … В мою сторону тоже полетела граната … я помню горячую волну, которая упруго прошлась по мне, только потом, после этого услышал взрыв … и всё. Я уцелел. А потом я увидел своего второго фашиста. Они же даже не окапывались, так, залегли в траве … Он заслонил для меня все, я отчетливо увидел его каску, прищуренные глаза, – мы же неслись со стороны солнца. Всё длилось несколько мгновений … направленный в мою сторону автомат, который дергался от выстрелов в его руках, закатанная по локти серая форма … Он в меня не попал, а я достал его, как раз под каску, как учили. Попадешь по каске, оглушишь, конечно, но тут будет риск, что пролетишь мимо врага, а он тебя в спину расстреляет …

Но и каски у немцев были не у всех. Дальше помню с трудом … мозг выключился, включился инстинкт бойца, в котором работала выучка, сила удара, ловкость и удача … Гитлеровцы опомнились и с примкнутыми штыками попытались контратаковать. Видел, как винтом вворачивался в гущу гитлеровцев командир другого полка Соколов. Лучшего рубаку я вообще не знал. Говорили, что в том бою он порубал с полсотни врагов.

Но, на беду, и его пуля нашла.

Любил я втихаря девчушку, по имени Ксения (Кулибабова Ксения Дмитриевна – прим. автора), подкладывал ей под походную палатку конфетки, цветочки полевые, стихи ей писал … было ей на время того боя лет двадцать, но выглядела лет на семнадцать, – хрупкая очень с виду, и вот вижу, что она скачет правее от меня, поводья опущены, и на ходу из ППШ [8] ППШ – пистолет—пулемёт Шпагина короткими очередями поливает фашистов налево и направо … дошла она до Берлина, и в том бою выжила, но моя скромность не дала мне с ней тогда поближе познакомиться … Но я отыскал Ксению, после войны … жена она мне теперь … На помощь фашисту пришла их авиация. Но без толка. Я думаю, что лётчики немецкие в этой мясорубке ничего разглядеть не могли, а то, что они на бреющем [9] Бреющим полетом называется полет на наименьшей высоте, исключающий возможность столкновения с препятствиями на земле от 5 метров и выше ходили, в надежде испугать нас или коней наших… да не тут-то было… мы их просто не слышали, надо было фрица рубать, да и конь боевой, это часть кавалериста. Очень между ними связь большая, чувствуют друг друга, если кавалерист дрогнет, то и конь его дрогнет. Страха не наблюдал среди наших. А что наблюдал? Наблюдал вопли раненых фрицев, стоны, ругань с обоих сторон. Фашисты на своем лают, ну а мы кроем их своими добрыми словами … Были и остановки в бою, ведь поле боя растянулось на много километров, налево, направо, насколько глаз видит, сабельный бой. Когда всё закончилось, то начали искать воду, чтобы принести к ней раненых, обмыть—помыть, да и самим, с лошадьми, от крови фашистской отмыться, ну и клинки сполоснуть. Признаюсь, потом, после боя, почему—то лились из глаз слезы. И ничего с собой поделать не мог. Бывалые воины успокаивали, мол, после первого раза так бывает.

Оглянувшись назад, увидел бескрайнюю степь, усыпанную изрубленными, втоптанными в землю оккупантами, и чего, спрашивается, им дома не сиделось то? Последствия кавалерийской рубки выглядят очень страшно, но это война, и не мы напали, а на нас, мы Родину защищаем и деток малых, и жен со стариками, кто их ещё защитит? Кто, если не мы?