Игорь Шумов - Год Крысы

– Твоя мать как всегда. А так – все хорошо. Кирилл слегка приболел, кашляет. Простудился, температуры нет.

– Отлично, – я снял с себя одежду мокрую, бросил ее в ванну домокать. – Давно уснул?

– Недавно. Не могли с ним наиграться.

– Я с ним немного посижу, ладно?

– Как прослушивание прошло?

– Да нормально. Неприятные типы, конечно. Трехголовый змей в пиджаке на каждой шее!

Давным-давно мой давний друг соорудил колыбельную. До этого Кирюха лежал между нами на раскладной кровати. Было поначалу страшно, что одной ужасной ночью кто-нибудь из нас неудачно перевернется и придавит ни в чем не повинное чадо. Я поставил стул рядом с его кроваткой. Как сильно я устал. Он находился в своем естественном состоянии, свернулся эмбрионом и крепко-крепко спал. Если тревожили его сны, то только хорошие и сладкие. Где молоко самое вкусное, окружение самое доброе, а свет вокруг всегда улыбается в ответ. Я гладил его по головке и приговаривал, как сильно я его люблю и на что только не готов ради него.

– Когда ты родился, я думал, моей жизни придет конец. Я думал, что времени на себя никакого не останется. Ты еще мал, и я не вижу греха в твоих глаза. Ты – мое отражение любви, потому что ты меня научил проявлять ее, как никто другой. Ты и твоя мама – никого важнее для меня больше нет. Музыка… Музыка – это наш общий друг, даже член семьи, который всегда подставит плечо, да? Все, что я сегодня делаю – все ради тебя. Музыка – чтобы твой отец не помер раньше нужного, работа – чтобы ты не смел знать нехватки чего-либо. Ты будешь расти счастливым, не как я или твоя мама. Если в школе кто-то будет дразнить, то я убью этого человека. Если будут мучить шпана и старшаки – и их я убью. Не дай Бог тебе пойти по моему пути. Драться за деньги, а потом спускать их на наркотики. Курить, колоться, пить, спать, курить… пока не осознаешь, что легких для дыма нет, здоровые вены закончились, алкоголь приносит только боль, а сон – это нескончаемый кошмар. Ради тебя я хочу жить, ради тебя я хочу становиться лучше. И расти. Представляешь, скоро твой папка будет худруком! Как тебе такое? Мой вот алкашом был, в шахтах горбатился, пока не сгорбатился насмерть. Но это мама говорила сначала так, а потом призналась. Твой же отец таким не стал. А без тебя мне жизнь будет больше не мила, даже музыка не поможет.

Кирилл заерзал и повернулся ко мне спиной. Устал от отцовского счастья, ладно. Я поцеловал его, пожелал спокойной ночи и вышел на кухню, где Лера лазила в телефоне. Вскоре мы уснули, одна большая семья в одной маленькой квартире.

Спустя пару дней мне позвонили из театра, та самая рыжая голова. Она радостно объявила, что я вошел в шорт-лист претендентов на место художественного руководителя.

– Нам нужно только увидеть черновую концепцию постановки.

– Старая подойдет? – спросил я.

– Нет, нужно именно новую.

– Хорошо, будет.

– Отлично. Понимаю, торопить человека творческого – неправильно, но скажите: две недели вам хватит?

– Хватит.

И немедля бросился реализовать свою недавнюю идею, которая по сравнению со всеми остальными – да несравнима она! Превосходна, неизменна, идеальна. В те дни, когда Лера не выходила на работу, Кирюха оставался с ней, а я от рассвета до заката не вылезал из студии, записывал инструменты, голоса. Выдумывал сюжет, исписал не одну тетрадь; выкурил пару десяток пачек. Даже дома я сочинял. Садился за детские клавиши, наигрывал и подпевал себе. Кирюха тоже лез, тянулся ручками к полутонам:

– Не, ты нажимай вот так, – я брал его палец и аккуратно прижимал им на клавиши. – Нравится звук? Нравится?

Не спал. Совсем. Сидел и выдумывал, думал и думал, это походило на какие-то муки. Всегда хотелось лучше, одна эмоция, один смысл менялся на другой, противоположный, а вместе с тем и сопровождение, описание, герои. Наверное, стоило принести первый попавшийся под руку черновик, тот самый, нелюбимый, обыкновенный. Все равно им зашло бы, уверен. Тем не менее, я продолжал изнашивать себя и не жалеть. Постановка была почти готова, осталась пара штрихов, развязка. Катарсис прошел, не хватало только послевкусия. Откуда-то во мне пробудился давно убитый самозванец и стал меня критиковать почем зря. Ноги тряслись, как у школьника на сентябрьской линейке. Открывались новые возможности, и я их боялся. Какой же бред! Такой юношеский. Я сам рвался на этого зверя, хотел его уничтожить и занять его место, а теперь готов чуть ли не расплакаться. Загремело наваждение неизвестного, ох. Себялюбие до добра не доводит. Оно обманчиво, чарует, заводит в никуда, а уже там, на своей территории, колет в болезненные места. Жил как жил – мне все понятно, а теперь что будет, я не знаю. Когда я уже собирался сказать: «Готово!» – и отдохнуть, лечь спать и проснуться со свежей головой, зазвонил телефон.

– Евгений, добрый вечер! – заговорила знакомая рыжая голова. – Мы по поводу черновика…

– Я почти закончил.

– А мы увидели тут… Точнее услышали вашу музыку в новой пьесе….

– Какой пьесе? – удивился я. – Я года четыре ни с кем не работал, ни для кого не писал.

– Погодите, а вот я сейчас вижу афишу. Премьера в Ельцин-Центре, вы там – главный композитор.

– Чего?! – я вскочил от злости, стул треснул об пол. – Ничего я для них не писал, это какая-то ошибка. Что бы там не было – не воспринимайте это. То совсем другое, я специально для вашего театра другое сочинил.

– Мы уже отправили запись пьесы как наиболее актуальный пример.

– Нет, нет, нет! – я хватался за голову, пытаясь разбудить себя. – Это кошмар какой-то! Как вы смеете? Я же сказал – нельзя это брать примером.

– То есть вы знаете, о чем речь идет?

– Нет, не знаю. Погодите, я вам завтра принесу новую пьесу. С совсем другой музыкой, сюжетом, героями, все расписал, даже костюмы и реплики, как людей в зале рассаживать…

– Евгений, мы уже отправили пьесу из Ельцин-Центра. Получилось неплохо, на наш взгляд.

– Какой нахер неплохо?! Мне не нужно «неплохо». Неплохо – это вы мужикам показывать будете, а у меня как надо, блять. Зачем примером второсортное что-то отправлять без разрешения автора. Вы не охуели?

– Евгений… – рыжая не могла меня успокоить, я был в ярости. Полетели бумаги в стены, инструменты, игрушки Кирюхи, стулья. Все вокруг меня злило, я видел десяток голов, среди них и рыжая, и черный, и тот самый светлый, урод.

– Суки! Да пошли вы нахуй, уебаны, что вы нахер знаете об искусстве? Я тут несколько недель свою душу в мельчайших деталях выпячиваю. Ваши памятники просто галькой станут после такого, вы поняли? Я сам поставлю все. Запишу, сниму, сделаю как надо. Идите в пизду, уроды! Скоты. Мрази неотесанные.

– Евгений, у вас прекрасная работа вышла! – чуть ли не плакала рыжая через телефон. – Уверена, что именно вы станете худруком.