Игорь Шляпка - НЕ ПРОСТО РАССКАЗЫ

– Да не особо, – хмыкнул Лёха. – Кикимора. Кинула меня, представляешь.

Яша заметил его первым. Вскинул руку и, настойчиво тыча указательным пальцем, закричал:

– Успеем! Успеем!

И бросился вприпрыжку. Мне ничего не оставалось, как припустить за ним.

Звучит не плохо: «бросился», «припустил»…

Да вот только пара стариканов в «стремительном» рывке к остановке – смех. Что там смех, жалкая комедия. Но, раз уж треклятая Яшкина зоркость обнаружила троллейбус, пришлось спешить.

Правда, скорости отчаянно не хватало. Двурогая штуковина, шипя и поскрипывая, уже распахнула двери, а нам еще – о-хо-хо! – бежать и бежать. Тем более, что после первых двадцати шагов пыл у обоих поостыл, а лёгкие издавали звуки, похожие на вой охрипшей медицинской сирены.

Задыхаясь, Яша всё же выдавил:

– Да-а-вай быстре….

А я:

– Аха-а.

Его «припрыжка» сама собой перешла в ходьбу, а мой «бег» в причудливое ковыляние. Но, пыхтя, что два древних паровоза, плечо к плечу мы двигались вперёд.

Какого чёрта вообще побежали-то? Сейчас вот давление как врежет… греха не оберёшься. Всё Яшка. Неймётся ему.

– Поднажми! Уйдет.

Командует ещё, сукин сын.

Оставалось всего-то ничего, когда, пронзительно взвизгнув, створки дверей намертво захлопнулись. Гулко зашипев, троллейбус стал выворачивать на дорогу.

– Ёш… – выдавили мы хором. – Стой!

Еще хоть немного бы. Одышка, чёрт её дери, конечно. Но дело ж принципа. Вот почему не подождать? Секунду. Видит ведь, зараза, что люди бегут.

Троллейбус продолжал медленно двигаться. Всё. Не успели.

И тут!

Яша выкинул фортель. Он остановился как вкопанный. Вот те раз! Я, оборачиваясь на ходу, перехватил инициативу:

– Ты чего? Он же…

Но Яша стоял.

Глядя, как уплывает задняя дверь троллейбуса, в бессильном отчаянии хотелось грозить кулаком в огромное зеркало заднего вида, где я разглядел молоденькую девицу, выворачивающую баранку.

А Яша медленно, с выражением искренней растерянности поднял обе руки в стороны, наклонил голову набок и сделал глаза… такие глаза…

Ох, ребята, это…

Если б водительша глянула в зеркало, то увидела бы там растрепанного, худющего, ушастого старика с безвольно раскинутыми руками и таким взглядом, что… что… даже не знаю… рука б сама полезла в карман за милостыней.

И она ж таки посмотрела! Я обалдел, когда троллейбус, пшикнув нежно, притормозил. Задняя дверь приветливо распахнулась. Только благодаря этому, наверно, Яша не прижал уши ещё и к затылку. Хватило так.

А сукин сын с хитрой усмешкой уже прошагал мимо, вежливо помахал вожатой и поманил.

– Вперед, старина!

Через минуту мы катили по проспекту.

– Что это было-то? – в третий раз спрашивал я, с трудом переводя дух.

Яша хорохорился:

– Видал?

– Да видал-видал.

– Во-о-т. Есть еще блеск… – он закашлялся.

– Береги свой беск, антиквариат.

– Но ведь получилось.

– По-моему, ты вышел чертовски жалостливый.

Яшка выпрямился и снова проткнул пальцем воздух. Теперь над головой.

– Не путай. Жалостливая – это она, наша вагоновожатая, а я, – он приосанился как смог и принял гордый вид.

– А ты чего?

Друг мой помедлил как следует и объявил проникновенным голосом:

– Я – обаятельный!

– Не густо ж в тебе осталось…

– Хватило, – ухмыльнулся Яша.

Денёк уродился жаркий. Правда, кружевные занавески создавали подобие тени, а толстенные брёвна, из которых сложена изба, ещё хранили остатки ночной прохлады, но июльская духота сгущалась неумолимо.

Хозяйка, покряхтывая, выглянула в окно и тихонько выругалась.

– Ишь, парит-то как. Беда… Редиску надо полоть, а тут, прям, хоть в погреб полезай.

Огромный ворон, что примостился на крышке буфета, мигнул жёлтым глазом и сочувственно покачал головой:

– Угу-у.

– Вот те и ку-ку ломит в боку, – пробурчала бабка, плотнее задёргивая занавески. – Хорошо б леший гостей не принёс.

Но только старая промолвила последнее слово, как изба вдруг истошно скрипнула, закачалась, зашаталась и стала медленно поворачиваться…

– Вот помяни его!

Через мгновение послышался шаг молодецкий, а после раздался стук в перекладину. Да такой бойкий, что аж ковшик на лавке подпрыгнул.

Хозяйка отворила дверь и высунула наружу голову, близоруко прищурившись да потягивая длинным крючковатым носом воздух.

– Ну?

На крыльце стоял ладный паренёк среднего роста, крепкий, кудрявый, в атласной одёжке и новых лаптях.

– Что ещё за «ну»? – скривился гость. – Открывай немедля, привечай молодца, пои-корми, баньку топи… а то мигом на одну ладонь положу, а другой прихлопну, – продолжил он скороговоркой.

– Ишь ты, – оборвала тираду бабка. – Ты кто таков?

Молодец приосанился:

– Как же… я, это, Иван. Купца Огрызкина, выходит, старший сын. Иду, вот, через леса дремучие да через реки могучие выручать мою суженую из лап Кощея. А ты, колдунья, мне не перечь. Вот, гляди, у меня и меч-кладенец наготове…

– Да не перечу я, не перечу, – вздохнула бабушка.

Она оглядела гостя с головы до ног, как будто примериваясь, и, неожиданно громко цыкнув зубом, широко улыбнулась:

– Старш о й, говоришь? Что ж, заходи, соколик. У меня и банька…

– То-то же! – хлопец гордо перешагнул порог избы.

Смеркалось. В отблесках вечерней зорьки старуха подковыляла к забору и, кое-как привстав на цыпочки, насадила на кол вычищенный до блеска череп. Щёлкнула по нему ногтем и криво усмехнулась:

– Огрызкин, блин.

Поднесла ладонь ко лбу, глянула вдаль.

– Парит и парит. Да что ж такое! Ну, к ночи, глядишь, отпустит.

И захромала в сторону крыльца.

А прикрывая за собой дверь, небрежно кинула через плечо:

– Встань к лесу передом!

Полярный Урал – место для настоящих. Дикое, бескрайнее, полное величавых и бурных рек, что пьют кристальную воду из горных ледников и несут её в сибирскую артерию – Обь.

В этих-то водах и обитает хариус. Чудо-рыба. На ощупь – кусок бешено напряженной мышцы, одетой в сверкающую чешую – невозможно удержать в руках. На запах – первозданная свежесть. В повадке – осторожна, как полуденная тень. Безумно красива и, чего греха таить, до жути вкусна. А красив и вкусен хариус абсолютно весь. От кончика хвоста до кончиков ушей, даже если никто этих ушей и не видал.

Наслушавшись историй, баек и легенд о ловле удивительного деликатеса, я, наконец, решил сам отправиться в Заполярье.

Дорога в северный край заняла целых два дня. Тысячу километров на машине, столько же на поезде, затем на гусеничной штуковине по имени вездеход. А после – пешком. Если не вспоминать мелких неурядиц дальнего пути, то в памяти остались: суровая тяжесть рюкзака, томительное ожидание на вокзалах, чертовски полярный холод да непролазная грязь, в которую, не переставая, окунался с головой наш вездеход. Этот железный сарай к тому же имел обыкновение «разуваться» где ни попадя, теряя «пальцы» (слово какое!) в самый неподходящий момент – у него, видишь ли, рвались гусеницы.