Михаил Кураев - Другие времена

Анатолию Порфирьевичу понравилось то, как Владимир обратился к нему с просьбой пригласить на ужин «покушать» свою старую знакомую, с которой случайно встретился в поезде.

Со стороны ученого никаких возражений не последовало, хотя он не удержался и посоветовал на правах старшего избегать слова «кушать».

– Когда вам случится быть в обществе, мой совет, старайтесь обходиться без слова «кушать», особенно, когда речь идет о себе. Это не принято и может рекомендовать вас не с лучшей стороны. Поверьте мне. Надеюсь, вы извините мои непрошеные советы?

– А почему нельзя сказать «Я хочу кушать», если я хочу кушать? – от удивления и легкой обиды Вовчик оттопырил губы.

– Сказать все можно. Я же говорю о возможном о вас впечатлении. Обиходный язык всегда немножко условен, во всякой среде он свой. В словечке «кушать» есть какая-то мещанская слащавость, приторная манерность. По тому, как мы говорим, высказываемся, мы обнаруживаем свою принадлежность к определенному кругу. Есть интеллигентная речь, есть воровская «феня», есть молодежный сленг… Вы же не скажете о вашей знакомой, положим, «чувиха клевая», и я не скажу.

«Конечно, не скажу, – подумал про себя Вовчик. – Это только динозавры кайфовую телку могут назвать клевой чувихой».

– Эрнани – разбойник, – сказал Анатолий Порфирьевич и, отодвинув занавеску, посмотрел в заоконную темень, будто допускал неожиданную встречу. Оставив занавеску, он кивнул своей чуть захмелевшей головой. – Разбойник. Благородный. Но! Разбойник.

– Это в старину? – все также робко, в какой-то лисьей манере спросила Наташа.

Случись где-нибудь за столиком неподалеку оказаться опытному охотнику, он сразу бы заметил сходство учтивой молодой женщины с одной из самых изобретательных жительниц лесов. Так лиса невинно и боязливо выходит из темных лесных затворов, недоверчиво и сторожко смотрит окрест, улыбчивую свою острую морду всегда держит против ветра, разносящего интересующие ее запахи-вести, чтобы самой все слышать и знать, не подавая о себе никому вестей ни звуком, ни запахом. Каждый шаг она делает с опаской, след кладет с твердым расчетом и заметает его пушистым, невесомым хвостом. Но вот показалась добыча, и серого цвета глаза наливаются зеленым огнем… И куда девается невинность и боязливость.

– Что значит, в старину? А сейчас разве не старина? Старина понятие относительное, – с хмельной улыбкой проговорил Пушешников, будто просил снисхождения к своим годам.

– Сам разбойник, а еще что-то имел против воров, – задетый за живое, сказал Вовчик.

Ученый геолог только пожал плечами, не считая нужным пояснять разницу.

– А когда жил этот разбойник? – тихо, как бы в расчете на доверительный ответ, спросила Наташа.

– Времена… Черт его знает… Карл I когда жил? Тот, что потом станет Карлом V на немецком престоле? Ну, он еще орден «золотого руна» учредил? Король испанский, шестнадцатый век.

– А вы историю тоже преподаете? И тоже профессор? – не переставала удивляться девушка из далекого Братска. – Все даты так помните. Даже королей.

Капитан второго ранга, скучно попивавший водочку из графинчика за столиком через проход, уже давно прислушивался к заинтересовавшему его разговору, к сожалению, доносившемуся только отрывочно, с одной стороны, из-за шума колес, а с другой, из-за песен в старой манере, заведенных, быть может, и специально для окруженного вниманием молодежи пожилого гостя.

Выждав пока песня истомится и стихнет, капитан, наконец, поднялся и с наполненной рюмкой сделал шаг через проход и учтиво поклонился ученому.

– Простите, но я всю жизнь мечтал выпить с профессором… Только выпить, вы уж извините…

В глазах Вовчика вспыхнула тревога, он знал прекрасно непредсказуемую привязчивость случайных пассажиров, но последнее слово в этой ситуации было за «профессором».

Анатолий Порфирьевич, польщенный вниманием общественности, уже готов был указать на пустующий четвертый стул, как Владимир поднялся и что-то негромко сказал на ухо капитану, утомленному, надо думать, своим одиночным плаванием.

– Все понял, – тут же отозвался моряк. – Только чокаюсь и желаю, самого-самого… От всей души.

Анатолий Порфирьевич догадался, что общество моряка чем-то неудобно для опекающего его Владимира. И тут же осенила догадка. «Ревнует. Опасается, что такая милая, мягкая и не лишенная привлекательности Наташа стала магнитной миной, на которую потянуло одинокого моряка».

Моряк чокнулся с профессором, кивнул Наташе и Владимиру и значительно, мужественно, словно принимал цикуту, опрокинул рюмку.

– Вот вы и выпили с профессором, – в словах Вовчика было и поздравление с удачей, и напоминание о чем-то уже сказанном.

– Благодарю… – словно протрезвев, сказал капитан второго ранга. – Такая вот у меня была мысль… Извините. – И отправился на свое место к своему графинчику, где оставалось еще хороших два глотка.

– Как можно так бесцеремонно… – сокрушенно сказала Наташа и напомнила нарочито громко, чтобы слышал капитан: – Мы говорили о Карле I, шестнадцатый век…

– Да, вопрос о старине. Нынче вот добивают коммунистическую систему. Это так называется. Почему я об этом вспомнил? Да потому, что этот самый Карл у себя в Испании жесточайше подавлял восстававшие против него городские коммуны, комунерос. И где эти коммуны только не крушили, а поди же, в Италии и сейчас коммуны, и в Швеции опять же коммуны… А Карла свои комунерос громил! Впрочем, всех давил, империю под гром аркебуз и кулеврин сколотил такую, что в ней никогда не заходило солнце…

На минуту ученый задумался, оглядывая остатки закуски и решая, что предпочесть, «оливки с наполнителем» или «миноги маринованные натуральные».

– Это Карл Великий, да? – серьезно и тихо спросила любознательная Наташа.

– Да все они «великие» до поры до времени…

– А с ним тоже что-нибудь случилось? – с тревогой спросил Вовчик.

– Что с ними может случиться? Этого хоть не прибили. Вовремя отрекся и ушел в монастырь, где и отдал богу душу.

– А как же империя? – встревожилась и Наташа.

– Растащили на куски. Как этот наш говорил: «тащите, сколько унесете!» Вот и те тащили и растащили. Экое дело – империя! Это сколотить трудно, а растащить?.. Только дай команду. И косточки обглодают.

– Так вы геолог или историк? – не унималась Наташа.

– В сущности, что такое геолог? Это тот же историк. Геология та же история, только медленная-медленная. А человеческая история она быстрая-быстрая, прямо вприпрыжку, как жизнь человеческая. «Как быстро век прошел, как пусто все кругом…» Откуда это? Опять же «Эрнани». Что это сегодня все «Эрнани» да «Эрнани». Прилипло.