Лёва Зайцев - Незримому Собеседнику

…

До Вашего жаждущего доминировать беспокойства я подобных беспокойств не встречал, и мне, как человеку, которого постоянно куда-то то ли носит, то ли несет, очень с ним комфортно разговаривать. И хочется поделиться, только я не уверен, что должен вмешиваться. С другой стороны, вечно меня заносит в чужие жизни в переломные моменты.

…

Ну и, пожалуй, на этом месте я позволю себе не согласиться с Вами, что главное в Любви – терпение, потому главное везде – смирение. И у меня есть для пояснения два следующих образа. Терпение сродни ноше за спиной. Она вполне посильная, но дорога длинная, и чем дальше идешь, тем больше кажется, что груз тяготит, и наступает момент, когда хочется не только его сбросить, но снять одежду, обувь и идти голым, чтоб ничего не мешало, хотя и боишься, что в одно мгновение стал беззащитным.

А смирение – это на ладан дышащий домик в деревне, приобретенный по случаю, потому что совсем жить негде. Ты заходишь в него, вздыхаешь, и начинаешь уборку. Расставляешь нехитрую утварь, начинаешь обживаться, то тут подлатаешь, то там, то прикупишь занавески.

Потом обрастаешь хозяйством, потом делаешь ремонт, потом копишь средства на новый фундамент, потом на сруб, постепенно все меняется до неузнаваемости, и, хотя у тебя не становится меньше проблем, и конца-края нет заботам, ты с большей легкостью и энтузиазмом принимаешь каждый новый миг, и строишь планы на будущее. И ты помнишь себя голым, но не считаешь наготу беззащитной, потому тебе не от кого обороняться и некого стыдиться.

Мысли – ветер. Им можно воспользоваться, чтобы наполнить паруса, а можно и пренебречь, отправляясь странствовать на автомобиле. Сердце стало больше на одну Любовь, и выносливее на одну боль. И никому ещё не удавалось взять меня за руку так, чтоб я не стал отождествлять себя с этим человеком, но, напротив, согласно собственному определению Любви, захотел познать невозможное, преодолевая ежесекундный страх, руководствуясь Любознательностью, чувствуя, что уже так много получил взаймы, что, претендуя на иное, нарушаю все возможные принципы бытия.

Есть-таки, повод себе верить, что когда влюбляешься «по-настоящему» глубоко, то видишь перед собой вовсе не своё отражение, не плод своих желаний. А другого человека. Желанья во плоти. Другие желания, другие страхи. И думаешь, что это совершенно невозможно.

Невозможно само существование этого, потому что ты и так не в состоянии ужиться с собой, а оказывается, и горизонты шире, и бури ужасней. И теряешься, и сомневаешься вдвойне от неуверенности в себе и возможности существования в тебе того нового, что привнес взгляд на полюбившегося человека. Невозможно, но притягательно, приятно, заманчиво и увлекательно.

И то, что сказано Вами, совсем не новость для меня. Я так думал, я об этом догадывался, но я знать не знал, что Вы это говорили, и всякий раз решаясь послушать интервью, я замираю, слушая, как снова аритмично колотится сердце, не делясь эмоцией с внешним Миром. И я снова попадаю в Вас, а не в себя.

Я, постигший любовь к чтению лишь тогда, когда породнился с Авторами, научившийся искать у них свое, перестал делить их на классиков и современников, но на собеседников, спорщиков, рассказчиков, попутчиков и иногда противников. Я, именовавший серию свою «Заметки читателя», предполагая повествование, как читатель всё переворачиваю на свой лад. Я робею, слушаю молча, молчу после.

У жимолости, привыкшей жить в тени деревьев и высокого кустарника, а потому ориентирующейся не на длительность дня, а температуру воздуха, лопнули почки. Такая вот осень. Она не ждала, не предвкушала и не планировала, почувствовала тепло, и ответила на его ласку.

Не известно, скоро ли настоящая зима, с чего она начнется, с мороза ли, со снега ли. Как она её переживет, и сумеет ли весна быстро восстановить её силы. Или таки она подмерзнет, но, не зная сожаления, последует за желанием жить, вдыхая весеннее пробуждение, насыщаясь летом, и выдыхая осень. И зацветёт, не в этот раз, так в следующий. И принесет первую в саду ягоду.

Ей не ведомы томление, влечение, страсть. Лопнувшие почки трудно назвать соблазном обмануться. Какой обман в осеннем тепле? Она готова и к зимней оттепели, и снова без сожалений и мыслей об утрате, зря потраченном времени, и потребности вычеркнуть, как страшный сон, этот эпизод. Тепло оно и есть тепло, даже в прошедшем времени, даже если на утро минус 10.

Земля пресыщена влагой, и лужи не исчезают подолгу. Но нет, она не отвергает дары неба, просто теперь может позволить себе не торопиться. Она не страдает от жажды, не страдает от избытка.

У неё нет человеческой головы, в которую может прийти ощущение, что всё есть и ничего более не надо, словно каждый день – уже завтра и вчера одновременно. От того, видимо, Земля живет уже миллиарды лет, а человек лишь мечтает о бессмертии, хотя и отпущенный срок готов потратить, а не наполнить.

Идет ли дождь, или вчерашние капли срываются с веток от порыва ветра, шуршат под ногами листья, и кажется, что идешь не один, а кто-то рядом, совсем близко, и даже слышно дыхание в унисон шагам. Я вспоминаю Ваше рукопожатие с широкой улыбкой. Вздыхаю, что не поспешил к стоматологу, и пряча под закрытой улыбкой вновь отколовшуюся пломбу на переднем зубе, принял посыл скупой зажатостью.

И можно было что угодно прочесть в Вашем жесте, кроме безразличия, ведь тепло есть тепло, и останется само собой, даже если грянут морозы.