Виктор Улин - Полное соединение

Очевидно, знания этой студентки были одинаковы по всем предметам.

– Это нереально, – ответил Сергеев. – Но если вы настаиваете…

Маринины шансы на успех равнялись нулю.

То, что доцент целый семестр любовался ее ногами, ничего не значило.

Согласно учебной нагрузке, он читал лекции и вел практические занятия по высшей математике в четырнадцати группах двух первых курсов шарашкиной « академии ».

Из четырехсот двадцати студентов восемьдесят процентов составляли девицы, у половины были красивые ноги, половина половины позволяла ими полюбоваться. Восемьдесят четыре пары ног составляли репрезентативную выборку.

Янины, конечно, были красивее прочих, но красота ласкала глаз, ничего не давая телу.

Франциск умер с обесцениванием доцентской зарплаты.

Но Сергеев относился ко всем с равной степенью индифферентности.

А иногда – особенно в конце семестра, когда прецедент уже ничего не решал – не упускал возможность продемонстрировать напускное благодушие.

– Давайте на спор, – продолжил он. – Вы решаете задачу – одну эту задачу и больше ничего, но только без моей подсказки, а сами. И я вам ставлю « пять ». Прямо сейчас – как Насте. И высшую математику вы забудете, как страшный сон. Все свидетели, я никогда не вру.

– А если не решаю?

– Если не решаете – на « нет » и вопросов нет, один ответ.

Пожав плечами, Марина вылезла из-за стола.

Искоса взглянув искоса на ее сияющие бедра, Сергеев взял растрепанную книгу Кремера и принялся диктовать условие задачи:

– Целевая функция задается…

Он читал автоматически, а сам в очередной раз завидовал преподавателям-женщинам, чья зависимость от экстерьерных характеристик студентов была не столь сильной.

Досада на то, что эти ноги он никогда не рассмотрит как следует, увеличивала общую досаду на жизнь, которая прошла слишком быстро.

Пятнадцать минут, оставшиеся до конца пары, Марина молча чертила мелом непонятные значки.

Она не знала ничего; впрочем, в том сомнений не было изначально.

– Ну все, – сказал Сергеев, взглянув на часы. – Караул устал. До встречи на экзамене.

Девица переминалась у доски, словно ждала озарения свыше.

– А вы, Марина, не представляю, как будете сдавать, – добавил он.

Она пожала плечами, двумя руками поправила неухоженные волосы.

Серый джемпер пополз вверх, над краем черной юбки показался живот: белый, чуть припухлый, с вертикальной ложбинкой через пупок.

Такие детали встречались не у девушек, а у молодых, еще не разъевшихся женщин.

Это тоже предназначалось не ему, от сознания факта расхотелось жить.

Аудиторные « пары » назывались по старинке, на самом деле парами не были, тянулись без перерыва полтора часа. Звонков тоже не давали, за временем следил преподаватель. Конец занятий определялся моментом, когда он начнет сворачиваться.

Захлопнув зеленый учебник с отваливающимся корешком, Сергеев сложил материалы в портфель.

Последняя пара курса была хороша тем, что не приходилось тратить двух минут у доски на выписывание номеров для домашней работы.

Кивнув всем вместе и никому по отдельности, он вышел из аудитории вперед студентов и быстро – чтобы кто-нибудь не пристал с ненужными вопросами – зашагал к лестнице.

На кафедре было пусто, конец семестра чувствовался во всем.

За своим столом у окна сидела лаборантка, которая по штатному расписанию числилась « заведующей методическим кабинетом », хотя от охранника до ректора все знали, что такового в академии не существует.

– Владимир Иванович, вас искал Радиф Мидхатович! – сообщила она, увидев Сергеева. – Он вам звонил, вы были недоступны, просил перезвонить.

– Спасибо, Ирина, – ответил он. – Аккумулятор сел. Радифу позвоню, только чуть-чуть приду в себя.

Для чего искал доцент Асадуллин – единственный настоящий друг в академии, такой же одинокий разведенец – Сергеев догадывался. Повод был всегда одинаков: встретиться после работы и выпить вдвоем – обычно у Радифа, который жил за городом в коттеджном поселке Акманай.

Там было хорошо и спокойно: летом пахло травой, зимой лежал чистый снег и по ночам ярко горели звезды, и никто не докучал.

Но сегодня он чувствовал себя до такой степени выжатым, что не прельщала даже перспектива напиться до положения риз.

Сергеев устроился в « чайном » углу.

Кофе он имел свой: самый дорогой из имеющихся в супермаркетах, « Эгоист », который хранил в столе. Ящики не запирались, но коллеги друг у друга не шарились, там можно было держать фаллоимитатор.

Хорошей воды запасать было негде, за ней приходилось ходить в мужской туалет на другой конец коридора.

Диспенсеры с кристально чистыми бутылями существовали в дешевых московских сериалах. Реальные профессора и доценты набирали чайник в заведении, чистотой напоминавшем солдатский нужник при запое старшины. К этому привыкли давно и не обращали внимания на запахи.

На других кафедрах преподаватели заказывали воду за свой счет.

Но математики – в отличие от каких-нибудь историков – были хаусдорфовыми, жили каждый в своей окрестности, скидываться не привыкли.

Впрочем, Сергеевские коллеги проводили на кафедре минимум времени: перед парами заходили только оставить одежду и взять учебники. В перерывы они курили на лестницах или пили коричневую бурду из вендинговых автоматов, по окончании забегали на минутку – одеться и узнать новости – и спешили прочь.

Все бежали на другие работы – по приработкам – или к своим семьям, женам, детям, внукам.

Сергеев никуда не спешил: приработками он не занимался, а дома никто не ждал.

Ждала двухкомнатная квартира: спальня и гостиная-кабинет с домашним кинотеатром перед двухместным диваном итальянского производства – но там предстояло сидеть одному и время не имело смысла. Он мог вернуться на два часа раньше, мог – на три часа позже.

А мог и вообще не возвращаться, сразу отправиться на Акманай, напиться с Радифом и заночевать у него.

На такой случай – который вышел из разряда случайных – Сергеев хранил у Асадуллина бритвенные принадлежности и несколько смен белья, чтобы утром прямо от него мог ехать на работу.

Осенне-зимний семестр высосал из Сергеева силы.

Каждый день, оставшийся до завершения, казался бесконечным.

Сергеев иногда вспоминал чьи-то слова о том, что человек счастлив, когда утром с удовольствием идет на работу, а вечером с таким же чувством возвращается домой. Это казалось глупостью.

Работа осточертела.

Он давно осознал, что родился позже, чем следовало.

В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году президент США Рональд Рейган публично обозвал Советский Союз империей зла. Ничтожный со всех точек зрения, бывший актер был прав. Но тем не менее даже в СССР имелись лакуны.