Владимир Латышев - Алон

Ещё изучая в мединституте анатомию и физиологию, я склонился к мысли о том, что действием природных законов можно объяснить далеко не все в человеке. Моё внимание все больше привлекла тогда психика. В специальных книгах я нашел много эмпирического материала, но теоретические рассуждения авторов о главном меня не устраивали. Пытаясь рассуждать самостоятельно, я обратил внимание на то, что среди естественных способностей животного всегда есть одна, направленная не вовне, а на саму особь. В отличие от способности делать что-либо, например, лазать по деревьям, или быстро бегать, эта способность отрицательная, способность «не делать». Так хищник, сидящий в засаде не бросается сразу на дичь, а сдерживает себя, чтобы дождаться подходящего момента. Иначе говоря, психическая способность это способность, необходимая чтобы управлять собой.

Придя к такому, не слишком в общем оригинальному выводу, я продолжил поиски и пришел к тому, что психика любого обитателя леса, например, это его способность воспроизвести лес в себе, в виде виртуальной модели местности, в которой он обитает. Играющий детёныш любого представителя фауны именно этим и занят. Кстати, рассуждение о содержании психики позволило мне сформировать представление о роли и месте животного в природе как органической части среды обитания, нацело воспроизводящей её в себе.

Разговор о психике животных, о проблемах дрессировки и одомашнивания, о поведении кошек быстро стал общим, все высказывались, вспоминая о своих животных или о событиях с какими-то животными связанных, создавая шум, привычный для сотрудников лабораторий и мастерских. Алон, не мешавший молодёжи высказываться, лишь иногда вставлял несколько слов или просто кивал с улыбкой и одобрением.

Когда тема была практически исчерпана, общее внимание вновь было обращено на Алона, который продолжил свой рассказ.

– Здесь я подошёл к главному вопросу – в чем особенность психики человека и как она связана с его способностями, необъяснимыми с естественно-научных позиций? А если дело вообще не в психике, то где тогда искать современные ответы на вопросы о природе и сущности человека?

И я пошёл сразу двумя путями. Во-первых, стал изучать философию и скоро с удивлением обнаружил сходство многих рассуждений моего учителя с рассуждениями мудрецов прошлого. Начав с античных греческих мыслителей, я два года с большим удовольствием изучал тексты неоплатоников, и застрял наконец на европейских мыслителях эпохи Ренессанса.

Возникла небольшая пауза, во время которой Алон извлёк из какого-то кармана флакончик с таблетками и отправил одну в рот, запив глотком холодного чая. Потревоженный движением хозяина Ирдик насторожился, поводив ушами, и глянув на хозяина снова положил голову на вытянутые лапы.

– Голова разболелась, – сказал Алон, будто извиняясь, – бывает иногда.

– Я вас понимаю, – сказал Платон, реагируя не на таблетку, а на прерванный рассказ о философии, – наверняка Кузанский, Пико делла Мирандола. А отца Флоренского Вы тоже изучали? Как он Вам?

На Платона зашикали, требуя срочно заткнуться в интересах слушающего сообщества. Но Алон, подняв руку, прервал волну ропота и с улыбкой поблагодарил Платона за вопрос.

– Ваш коллега Платон очень точно отреагировал на мои слова, а его упоминание отца Флоренского для меня просто удивительно, поскольку именно творчество Павла Александровича весьма увлекло меня в это время. Многогранность ума и удивительная органичность взгляда на мир этого мыслителя, помогли мне существенно изменить собственное мировоззрение. Но вот сформулировать более или менее удовлетворительные ответы на основные вопросы о Человеке мне удалось лишь значительно позже. Несколько лет ушло сначала на изучение последующих этапов развития европейской и русской философии, а затем и основ психологии.

Читая тот иной трактат я зачастую приближался к мысли, которая никак не давалась в то время моему слабому уму. Большое впечатление, помню, произвёл на меня трактат «О человеке» Гельвеция, а точнее мысль этого представителя эпохи Просвещения о том, что своими талантами человек обязан не организму, а воспитанию, о том какую огромную роль в становлении человека играют окружающие его вещи. Он критикует нерадивых взрослых, оправдывающих свою неспособность правильно воспитывать детей, отсутствием у тех врождённых способностей. Такой же позиции придерживались, кстати, и очень многие его современники. В отличие, к сожалению, от наших…

Так я добрался до 20 века, и может и сегодня ещё сидел бы в какой-нибудь библиотеке со своими конспектами за томиком Джорджа Герберта Мида или Жака Деррида, – тут Алон тихо вздохнул, как показалось сидящим рядом, с сожалением, – если бы не книга замечательного философа Феликса Михайлова «Загадка человеческого Я», заставившая меня серьёзно взяться за советских философов и психологов школы Выготского».

Разговор о русской философии и о психологии, в котором приняли участие многие из участников проекта, длился ещё минут сорок, затем Алон снова сделал паузу и ненадолго задумался, вспомнив, видимо, что-то важное и приятное, затем продолжил:

– Я вовсе не потерял интерес к современной западной или другой философии, но именно работы наших философов и психологов помогли, как видите, найти, а точнее, выстроить некую внутреннюю опору для дальнейшей работы. Чего стоила только знаменитая школа для слепоглухонемых детей в Загорске, разгромившая теоретических оппонентов фактами! Да вы, конечно, и сами о ней всё знаете.

Несколько человек кивнули, подтверждая, что знакомы с Загорским экспериментом, остальные стали переглядываться, обмениваясь в основном пожатиями плеч. Между тем Алон продолжал:

– А что касается «во-вторых», то я, как обычно, параллельно с изучением уже известных взглядов и позиций, пытался выстраивать собственные теоретические конструкции. Недавно начал писать, да дело идёт плохо – не хватает то ли мотивов, то ли энергии.

Помолчав немного, он добавил:

– За последние несколько лет вы первые, у кого разговор о человеке, как субъекте культуры вызывает интерес и готовность к сомыслию и сочувствию, как говорил один из моих любимых авторов.

Становилось прохладно, хотя от костра все ещё исходило тепло, приятно лаская участников ночной беседы. Девушки по очереди бегали в автобус за своими куртками, либо, воспользовавшись услугами молодых джентльменов, кутались в мужские. Иван заглушил двигатель и выключил фары. Пламя костра стало совсем бледным, слабея и прижимаясь к горячим ещё уголькам. Усыпанное яркими искрами, огромное ночное небо наконец развернулось над лагерем во всей своей пронзительно чёрной бесконечности. Зачарованные величием космоса, все не сговариваясь смотрели вверх на бесчисленные звёздные скопления.