Жан-Жан - Блаженная утопия молодости. Только для сумасшедших

Никогда раньше я не чувствовал себя таким чистым, как сейчас. Кажется, только что я принял крещение и оставил все свои грехи рыбам. Ощущение безграничной гармонии с окружающим миром медленно обволакивает меня, захватывает полностью: оно в моих костях, и жилах, кишках.

Вместе с мягкими прикосновениями этой эфемерной ткани, мимо меня, как поезда, проносятся какие-то воспоминания, моменты; в хвостах их болтаются изображения и звуки. Я встречаю разных людей на разных улицах, о чем-то спрашиваю, и все они выглядят грустными, или расстроенными, как бывают расстроены люди, когда покидают близких друзей, всплывают близкие сердцу воспоминания, без зависти к прошлой жизни. Я вижу свою первую любовь, свои первые слезы. Свою первую вечеринку и своих первых друзей. С каждым последующим воспоминанием я расту – и все растет вместе со мной. Мир вокруг меня вырастает, но ничего не меняется. Я все так же влюбляюсь, и все так же орошаю щеки слезами. Я пью, и рядом со мною пьют мои новые друзья на новые сутки. Я пью, и курю, и влюбляюсь. Без конца.

Чувства, которые посеяли во мне эти воспоминания, которые постепенно взошли и которые они же теперь поливают – совершенно чисты. Они лишены всякой из завистей к прошлой жизни. Они переполняют меня, и их выносит наружу сплошным потоком сознания. Сейчас, когда моя кровь – это коктейль эйфоретиков, а мозг это два полушария из лизергиновой кислоты и белоснежного, как первый снег на улицах Догвилля кристалла MdMa, Я – абсолютно свободен. Свободен, насколько это вообще кому-то дозволено. Вес тела, чужих и моих предрассудков, был скинут далеко позади, как ненужный груз. Змея сбросила кожу и овилась вокруг плоти пространства своим розовым мясом. И, все же, я совершаю большую ошибку, пытаясь сковать эти чувства сапожками букв и одежкой из предложений. Даже в своей голове. Они пришли ко мне абсолютно нагими и чистыми – так пусть же такими и будут.

Summer Bummer Clams Casino Remix

Lana Del Rey, Clams Casino feat. A$AP Rocky, Playboi Carti

4.

Согласно моему мнению, лишь чувства – истинное бытие, и все, что лежит вне, должно выпасть из хронометража. Если я когда-нибудь устроюсь на работу, заведу семью и из потребности куплю машину, об этом никто не узнает. Школьный приятель, который спросит, как я теперь поживаю и чем дышу, услышит только о небе, в котором каждое облачко, и каждая расселина в них, и каждый фотон, устремляющийся сквозь эти расселины, были на своих местах. Здесь и сейчас я объявляю мир чувств божественным царством, то есть сетью конечных дверей, через которые путешествует наша бесконечная душа, а мышление – способом постижения этого мира, поскольку неосознанное чувство это только тень чувства настоящего, как и неизжеванная красота – пыль, укрывающая пласты искусств. Мне кажется, что я двигаюсь по дороге жизни от чувства к чувству, от двери до двери, в которых есть фаза вхождения, пребывания, выхода; я материализую их в воображении, все они разные, и именно внутри этих дверей и лежит мое счастье, а за ними – пустые отрезки, которые состоят из припоминания дверей, через которые я уже прошел, и именно в этом и есть мое несчастье. Я говорю все это вслух и повторяю по несколько раз, чтобы Вера как можно лучше меня поняла. Я говорю, что не счастье является первой добродетелью, а несчастье, потому как именно несчастье побуждает нас ко всему остальному: осознание чувств – к их повторному восприятию, осмысление – к новому созерцанию, голод – к сытости, нищенство – к богатству, нелюбовь – к любви, война – к миру. Несчастье двигает прогресс, заставляет идти дальше по дороге жизни, ломает нас раз за разом ради новых дверей и ради нового начала. Несчастье, в конце концов, побуждает нас к счастью, и этим все сказано.

Вера полностью солидарна с моими словами. Она раскрыла рот, и я возложил пару пилюль промеж двух рядов ее белых зубов. Такие зубы, скажу я вам, большая редкость; она завещает их мне, если чувство, что она не переживет эту ночь, сбудется. По правде говоря, я не имею ни малейшего понятия, что конкретно находится внутри этих разноцветных пленочных оболочек. Она рассасывает их, периодически сглатывает слюну. Она говорит, что они имеют металлический привкус и что от них начинает першить в горле. Значит, синтетик: кокс, меф, фен, соль, римляне, греки, Сенека, Платон, – какая разница. Мы уединились с ней в ванной, и это – наша тихая гавань посреди бушующих вод. Вместе с нами тут наши неразлучные друзья и подружки: =), = (и (*\_/*), раскиданные тут и там заготовленными дорожками на разрисованной маркером крышке стиральной машинки.

Я думаю, что Вера похожа на королеву. Но время романсов ушло, и вместе с ним ушел и романтизм жизни. Теперь становится поистине глупо рассматривать мир сквозь линзы из парадигм реконструкторов. Герольды в джинсах, замки из верениц бетонных коробок – забудьте об этом. Пушкин – это дерьмо в рифму. Вы облили труп Достоевского цементной закваской, сделав его монументом, но он – иной. Настало самое грязное время, и нам должно быть радостно, потому что в грязи есть сила, и в ней же – метафора. Мы должны окунуться в болото нашего века, окунуться с головой, и плескаться там со счастливыми лицами, как малые дети, исторгая оттуда все новые и новые фабулы, поэмы, мифы и фантазии, которыми будут питаться поэты, писатели и драматурги последующих лет. Как минимум, еще несколько поколений.

Я думаю, что Вера похожа на королеву. По крайней мере, ведет она себя почти-что по-королевски. Ее зрачки – два крошечных бегунка, и под языком – ловушка, обернувшаяся четырехугольным мешочком с хитросплетениями. От ее тоненьких губ член превращается в камень, булаву длиной в шесть дюймов, кусок свинца с крыльями. Вы просите, просите у всех на глазах, просите у самого Господа Бога, чтобы она села вам на лицо. И вот, это случается. По вашим впалым щекам катятся горькие слезы счастья. Вас все поздравляют, обнимают, целуют. Теперь Вы – часть клуба: «Под сенью девушек в цвету».

Есть люди, которые намертво запечатывают своды своего маленького мира, не желая соприкасаться с тем, что существует плохого за его пределами. Если они и читают книги, то только французскую школу. Если и берут «1984» в руки, то исключительно в пленочном формате, вырезая сцены с пытками. Они стараются ни думать, ни смотреть по сторонам, много спать и предавать кошмары забвениям. И вот этот вот парень, что вынудил меня сойти на половине шелкового пути, с каравана, набитого амфорами с опиатами, где-то в районе Ирана, как раз один из таких.