Владлен Шинкарев - Река жизни

Вопросы сыпались, как из рога изобилия. Я не успевал на них основательно отвечать. По моему выражению лица русачка заранее улавливала ответ, не сокрушаясь, она только вежливо делала замечания, когда была несогласная с моим ответом.

Когда она стала говорить возвышенно о комсомоле, вспомнив «Молодую гвардию» Фадеева, Павлика Корчагина из романа Островского «Как закалялась сталь», я стал искренно возражать:

– Мне и без комсомола хорошо, я туда и не собираюсь поступать!

На что услышал страстный ответ:

– Комсомол моя молодость, моя жизнь!

Я невольно замолчал, потому что последние её слова отозвались в душе моей, как дивный хор, составленный из множества ангелов.

Таких высоких и проникновенных слов о комсомоле я ещё ни от кого не слышал. Её восторженность и актёрское мастерство меня покорили и очаровали.

Я настолько был покорён Верой Глебовной. что в конце нашей беседы дал согласие на вступление в комсомол и на участие в ежегодной первомайской эстафете по центральной улице Красной. Насчёт эстафеты я был уверен, что не подведу, так как ежедневные пробежки настолько укрепили мой организм, что появилось желание проверить свои силы в более масштабных испытаниях.

В школе было пусто, когда мы её покидали, даже требовательная техничка куда-то испарилась. Мы выходим из школы оба довольные: я как ученик, нашедший общий язык с преподавателем такого важного для меня предмета; и учитель, подобравший ключ к моему сердцу.

– Каково же! – прервала она наше не долгое сладкое молчание, усмехаясь, – недаром молва идёт, что ты хулиган. – Вон Людмила тебя ждёт, на лавочке в скверике.

Я быстро стал оправдываться, так как сам не поверил своим глазам.

Вера Глебовна, чтобы не смущать нас, быстро стала прощаться, приговаривая при этом:

– Подумай серьёзно о вступлении в комсомол!

– Хорошо! – промолвил я, направляясь через улицу в скверик.

Людмила, не дожидаясь, когда я перейду улицу, вскочила с лавочки и побежала ко мне навстречу. Я ускорил шаг, и мы как будто старые друзья взялись за руки и пошли к её дому, беспечно смеясь при каждом слове по поводу и без повода.

Глядя мне в глаза, она вдруг неожиданно заявила:

– Знаешь, у меня такое впечатление, как будто я знаю тебя давно.

Не сговариваясь, вдруг свернули к парку, где я на первые в своей жизни заработанные деньги в тире купил нам мороженое. Мы долго катались на каруселях – до головокружения. Мне с ней было легко, не принуждённо, я почему-то сравнивал её всё время с Маринкой: у Людмилы, как и у Маринки были соединены воедино красота земная с небесной, доброта, ум и чистота.

Уже выходя вечером из парка, я и Людмила вспомнили, что не предупредили домочадцев о своей задержке. Мы как-то незаметно заторопились домой, сокрушаясь, что время так быстро пролетело, что даже рассудок не успел понять его значимость. Провожая Людмилу домой, я всё время пытался заглянуть в её глаза и каждый раз ловил вспышку румянца на её лице.

– Знаешь, я волнуюсь, что бабушку не предупредила о своём опоздании!

Невольно её волнение передалось мне. Почему-то в это время я усиленно не хотел, чтобы моё пленение вдруг оборвалось так резко и быстро около её дома.

Я уже знал, что она живёт рядом со школой и парком. Когда бабушка пригласила на чай, я с охотой согласился.

Я вхожу в шикарную трёхкомнатную квартиру, обставленную старинной мебелью. В большой прихожей оставляю портфель.

Людмила проводит меня в ванную, которая от кафеля вся блестит. Я невольно сравниваю нашу комнату и эту шикарную богатую квартиру и ощущаю себя никчемным человеком, просто букашкой.

Когда мы пили чай в большой столовой, мою растерянность уловила бабушка Людмилы, стараясь расспросами поддерживать вялую текучесть разговора. Когда она узнала, что я читаю в настоящее время, она от восторга всплеснула руками и стала говорить, что этот роман Александр Дюма перевёл на французский язык, когда приезжал в Россию.

– «Ледяной дом» Лажечникова один из лучших исторических романов. Им восхищался даже Пушкин. У вас, молодой человек, хороший вкус.

И здесь с гордостью я промолвил:

– Эту книгу мне подарила сестра!

Вот уже и четверть кончилась, а я никак не решусь написать письмо Маринке. Нет, не потому, что нет желания и мало впечатлений. Наоборот, желаний и мыслей много, но реализовать их в виде письма не могу: то ли от избытка чувств, то ли от скудностей мыслей, не способных обрести форму изложения в виде стройных слов и чувственных эмоций. Вроде из груди от всего сердца начинаю писать, но потом, как вспомню про знаки препинания, тревожно становится так, что руки коченеют-не слушаются, мысли все исчезают! Одна пустота кругом. Начинаю перечитывать в какой раз письма Сергея Есенина Галине Бениславской, Антона Чехова своему брату Александру: понимаю, как просто и в то же время красиво, по-домашнему написано. Достигнув какого-то понимания, берусь за ручку, обрывается слог, как будто в тесном пространстве комнаты нахожусь, необходимых слов не могу подобрать. Вечером, уже перед сном, поделился с матерью своими трудностями. Она рассмеялась и промолвила:

– А ты не пиши, коли сердцу невмочь. Все мужчины не любят писать письма. Вон твой батя написал несколько писем, и перестал писать! Понимаю, война, казалось бы, сама обстановка обязывает поделиться с близким человеком тем горем, с которым сталкиваешься ежечасно. Я понимаю, военная цензура, ну хотя бы намёками можно же написать о трудностях, о гнетущих впечатлениях. И возможно, ему легче было бы?!

Мама, не знавшая, как ещё выразить своё возмущение, что отец мало писал ей писем с фронта, вдруг замолчала, а потом в небывалой тишине предложила мне их прочитать. Стесняясь такого, явно необычного своего желания, зажгла керосиновую лампу посреди ночи и стала искать письма в каких-то коробочках, где хранились её медали и разные военные документы. Она протянула мне тоненький свёрток, аккуратно перемотанные резинкой от трусов и сказала с грустью:

– Читай мой плач и мою тревогу!

Я положил письма под подушку, с надеждой, что найду в этих письмах то, что мне надо! Я хотел остаться с этими письмами один на один, чтобы сердечно почувствовать всю тревогу и переживания любимых мне людей.

На следующий день развернув дорогой мне свёрток писем, стал их читать с жадностью. Читая письма, в хронологическом порядке, перед моими глазами промелькнула вся наша жизнь, которую я стал забывать, а здесь, как на экране в художественном фильме, правда, с поправкой на цензоров, но зато все переживания и эмоции, как на ладони

Отец в письме сокрушался, что отправил нас в тревожное время на малую родину Кубань, кто мог предугадать, что в пути нас застанет эта проклятая война.