Евгений Скоблов - Лунные яблоки. Сборник художественной прозы

– Какой тайник, и что за тайну ты там прятал? – с улыбкой перебил его я. Вполне логичный вопрос, но взглянув на товарища, я невольно осекся.

Пайкин мрачно посмотрел на меня, налил в стаканчик ещё коньяку, но пить не стал. Он, грустно рассматривая содержимое стакана на свет, продолжил.

– Пропал мой дневник. Ну, в общем-то, не совсем дневник, а так, тетрадка с записями. Личного характера, понимаешь о чём я?

Кажется да, понимаю, пропали личные записи, интересно, а что в них? Спайк поясняет.

– Скорее не «что», а «кто». Я, наверное, раньше тебе не рассказывал. Мы же ведь, кроме как в бильярдной в последнее время нигде не встречаемся, не то что раньше… – чуть-чуть с упреком в голосе, – ладно, не в этом, как говорится, соль. Тут видишь ли в чем дело… Я периодически встречаюсь с некоторыми женщинами. Ну и… делаю записи, так сказать, на память… делал, в общем, я записи в тетрадке. А сегодня сунулся, и нет его там. М-м-м… скорее всего Мила нашла, когда наводила порядок в доме.

Он опять замолк, глотнул коньяка, но видимо его не пробирало. Это же надо! Взрослый и довольно серьезный (как я считал до сегодняшнего дня) мужчина, как зелёный пацан ведет дневник своих любовных похождений! Смеху не оберешься…

Не смешно. Если Людмила нашла эти записи – всё.

– Слушай, Спайк, – я уже серьёзен, – а может быть, ты его куда-нибудь в другое место положил? И забыл по-пьяни. Ладно, не по-пьяни, просто так забыл.

– Нет, Шамрай. Он всегда там был. На полке за книгами, на самой верхней полке, за вторым рядом. Что делать, Шамрай?

Я уже думал над этим вопросом. Действительно, что делать? Идиот, а теперь ещё изменник, развратник и сволочь, с точки зрения Людмилы.

Любой мужчина может оказаться в ситуации, когда помимо жены, у него как бы вдруг, как бы совсем неожиданно для него самого, появляется ещё кто-то, кому, мягко говоря, приходится уделять внимание. Но записывать всё это в тетрадь на память? Он что, готовит к изданию сборник воспоминаний? Я, конечно, ничего такого не говорил Спайку, просто пытался сосредоточиться на поиске приемлемого решения проблемы.

– Так, молчи, Спайк, – я закурил новую сигарету, – что ты там записывал, в этом своем дневнике, и, главное, как записывал?

– Вполне натурально я там записывал. Как всё было, я там записывал, – со злобой и одновременно горестью, как будто это я его заставлял вести дневник, резко выдохнул он, – то есть, в выражениях, цветах и красках, сам понимаешь, что бы потом, когда читаешь, заводило. Ужасно, в общем, написано, мало не покажется.

– Ты – полный идиот, Спайк, – также зло сказал я, – но, не горячись. Спокойнее, уже поздно горячиться, раньше надо было думать. Ты уверен, что это Мила его нашла? Может быть, Костян?

Костян не мог его найти, это я зря спросил. Он появлялся в доме родителей крайне редко, когда были нужны деньги, и только. Всё остальное время он жил где попало и писал свою кандидатскую по социологии, тоже где попало, на коленке.

– Костян с друзьями в Приэльбрусье, Шамрай, на лыжах. Если кто и нашел, то только она. А я гляжу, что-то она уже второй день как-то неохотно со мной общается. Через губу разговаривает: «иди ешь», «ложись спать», «иди с собакой»…

– Ну это ещё не факт. Возможно, есть какие-нибудь другие причины. Я думаю, если бы она его нашла, ты бы уже здесь со мной не пил коньяк. Ладно, Спайк, давай пойдем с конца. Будем исходить из того, что дневник действительно у Милы. И она его с увлечением читает, пока ты на работе. И чем это тебе грозит?

Спайк откинулся на спинку стула и прикрыл глаза ладонью. Видимо ему представилась ужасная картина.

– Слушай, Шамрай, – после паузы тихо сказал он, – есть вариант. Давай скажем ей, что это твой дневник… Ну, я имею ввиду, вроде как твой. И ты… вроде как попросил меня спрятать его, ну, вроде бы, чтобы твоя жена не нашла.

Вот здорово! Спайк великолепен, и он даже не представляет насколько!

– Нет, Спайк, не пойдет, – как можно мягче говорю я. – А если она позвонит моей жене, скажем, из вредности, и расскажет о своей находке? Так это ещё не всё, Спайк. Как мне с ней общаться, даже по телефону, после таких отмазов, ты об этом подумал? И, кроме того, даю сто пудов, что там, в этих твоих записях, где-нибудь мелькает твоё имя, или фамилия, или что-нибудь такое, что прямо указывает на то, что это твои записи…

– Ничего такого там не мелькает, – уверенно заявил Спайк, – я всё писал от первого лица, а девчонкам присваивал клички, ну там, Котёнок, или Мадам Шанель номер пять, номер шесть и так далее.

– Всё равно, я не согласен. Ты хочешь прикрыть свою задницу, за которую тебя скоро будут брать, а мне что потом делать?

Спайк согласно и как-то обреченно кивнул. Он не сможет всё это представить в виде невинной шутки, мол «извини, Милочка, тут Шамрай дал на сохранение тетрадку, а я и не знал, что там написано, бросил на верхнюю полку…» и… глаза Милы округляются (ещё бы, после всего, что там написано), она кричит, чтобы моего духа больше не было, и всё такое.

Мы помолчали. Потом Спайк выдвинул новую инициативу.

– Шамрай, а давай скажем, что это записи одного твоего приятеля. Типа, он пробует себя в эротической литературе, и дал нам почитать, так сказать, на пробу, ну, оценить его творчество, что ли. Типа, ты уже прочитал и дал мне. Скажем, что он (ну, этот твой мифический друг) собирается отправить эти рассказы в новое эротическое интернет-издание… типа, конкурс проводится…

Я задумался.

– В принципе, может прокатить. – Я отхлебнул кофе. – Но, может и не прокатить. Она может сказать, вот пусть Шамраев сам и читает эти гадости, а у меня в доме чтобы этого говна больше не было. И опять же я выступаю в качестве отрицательного героя, который водит дружбу со всякими там… извращенцами. Она же ведь так и скажет! Нет, Спайк, в принципе, эта идея неплохая. Но давай ты скажешь, что это – твой, а не мой друг, дал тебе почитать эти записи. А ты, дескать, чтобы не портить ей настроение, спрятал его за книгами.

Теперь задумался Спайк. Мне показалось, что он всё же пытался воспроизвести в памяти, не фигурирует ли в самом деле, помимо женских ласково-уменьшительных прозвищ его имя, и нет ли каких-нибудь других зацепок, указывающих на то, что это никакие не литературно-эротические эксперименты неизвестного друга, а его, Спайка, личное жизнеописание.

– Какой примерно объем этих твоих записей? – поинтересовался я.

– Две трети столистового ежедневника, или немного больше. Где-то в пределах полутора-двух лет, в общей сложности.

Спайк опять сник. Потому что существовала ещё одна загвоздка, и достаточно, серьезная. Почерк. Она определит по почерку, если усомнится в существовании друга-литератора, что вполне реально.

Я сказал об этом Пайкину, но он лишь махнул рукой. Он уже лет десять, как всё набирает на клавиатуре компьютера, и даже письма. За исключением, конечно, этого дневника. Я выражаю мнение, что, наверное, и дневник ему тоже следовало вести в компьютере, только поглубже запрятать этот файл. Хрен, кто найдет, кроме него самого.