Елена Оуэнс - Горький вкус соли

Солнце всё ещё припекало, и Витя вспомнил холодную колодезную воду, ту, какой они устраивали водяные бои с мамой, сёстрами и братом.

Когда от всепроникающей жары становилось невозможно дышать, мамка вдруг заходила в горницу, объявляла: «Водяная война!» – и выбегала на улицу первой. Дети моментально бросали всё, чем занимались, и мчались за ней следом, стараясь запастись по дороге оружием получше: кто ковшом, кто бутылкой, а кому-то доставался шланг. С ним, конечно, можно окатить водой больше народу, но только было не спрятаться и не уйти далеко от колодца. Задача была – остаться сухим. Ребята набирали воды, и по маминой команде начиналась настоящая битва. Сначала все разбегались, прятались: кто – в сарай, кто – в курятник или хлев. Младшая, Валька, когда совсем мало́й была, так вообще – хоронилась в собачьей конуре. Сидели в засаде, выжидая, кто выдаст себя первым. Мальчишки, Витя и Гришка, не выдерживали обычно раньше всех, подкрадывались тихонько, как партизаны, и беспощадно обливали друг друга холодной колодезной водой с головы до ног. На крик и визг сбегались остальные, и разгоралась немилосердная война, откуда никто не мог выйти сухим. Иногда под горячую руку попадали и куры, и гуси. Куры разбегались врассыпную, громко кудахтали, а гуси недовольно поворачивали свои длинные шеи в сторону то одного, то другого нападающего и грозно шипели. Когда все становились мокрыми с головы до ног, мама приносила полотенца, укутывала ими сестричек и уводила в избу. Мальчишки обтирались тут же, во дворе. Заканчивалось всё это веселье чаем с оладьями на веранде. Ох, то-то было здорово!

– Следующий! Не зевай! – гаркнул кто-то, выведя Витю из оцепенения.

Вода, хоть и тёплая, нагревшаяся за целый день стояния в цистерне, всё же взбодрила. Витя и Фарид отправились к вагончикам, в которых автослесари жили во время командировки. Выстроенные вдоль периметра автобазы, с местами ободранной краской, на давно спущенных колёсах, они напоминали жестяные консервные банки защитного армейского цвета. Казалось, их бытовки маскировались под окружающее пространство: известняковый забор, такой же буро-жёлтый, как земля, сопки и пожухлая, еле живая трава.

Витя открыл дверь, в лицо ударил cпёртый, жаркий воздух.

– Фу! Дышать нечем! Оставь дверь открытой, пусть проветрится, – сказал он другу и включил свет. От пластиковых капель люстры и ржавого отражателя из дешёвого тонкого металла тут же запрыгали блики, такие же тусклые и пыльные, как сама люстра. Они разбежались по деревянным двухъярусным койкам, по таким же, сколоченным из грубых, неотёсанных досок, табуретам, по короткой клеёнке, едва прикрывающей стол у маленького грязного оконца.

Ребята переоделись и разложили на столе у кого что было: солёный сыр, ржаной хлеб, огурцы, помидоры и лук.

Фарид разломил кругляш сыра пополам, протянул половину Вите:

– Сам делал.

– Научишь?

– Угу. А где эти-то, двое, соседи? Не идут что-то.

– Ты про Пашку с Илюхой, что ли? Ну так они, верно, в столовке ужинают. Или пьют, как обычно. У них получка, знаешь, какая? Другого порядка.

– Ну, порядка-то не другого, но раза в два больше, это точно, – заметил Фарид.

– И как они могут бухать каждый день?

– А что? Многие так живут.

– Скучно ведь так, башка же не работает. У тебя батя почему не пьёт? Мусульманин?

– Нет, не мусульманин он, партийный.

– Значит, в партию верит?

– В партию он, конечно, верит. Но не в этом дело. Говорит, в человеческий интеллект он верит, в ум. Говорит, представь: один человек может многое, а если объединить многих людей, умных, образованных, то можно достичь большего в сотни, в миллионы раз – в космос полететь, коммунизм построить. Ведь полетели же в космос, это же не просто так случилось, а именно от того, что сложили все усилия на одну цель. А твой батя?

– Мой? Ну, он, не знаю… Простой он у меня, четыре класса сельской школы – какой тут особый интеллект? Но тоже не пьёт. Редко очень, может, рюмку наливки пригубит. В хозяйство он верит, в коров, гусей. В землю. В руки свои, что ли.

– Ты думаешь, когда мы вырастем, такими же, как родители, будем? Или как соседи наши по комнате?

– Не знаю. Почему кто-то пьёт, а кто-то нет?

– Не, я точно знаю, что не буду, – заявил Фарид. – Я для себя уже решил. Я в институт пойду после школы. Так что у меня армии не будет. В партию вступлю. Хочу, знаешь, чтобы по-крупному – строить новое государство, коммунистическое, чистое. Чтоб знаешь, прям за душу брало глядеть на наши просторы, стройки, поля: целину, гидроэлектростанции, ну и всё остальное – такую же махину поднимаем! Ведь за нас же сражались отцы наши, матери, и мы теперь должны тем же ответить, не упасть в грязь лицом – построить такую страну, чтобы ух! На века! Повезло же нам, в счастливое время живём! – Фарид взглянул на Витю и осёкся.

Тот поник, тень набежала на лицо, проложив раннюю бороздку на лбу.

– Слушай, извини, не хотел я, – Фарид растерялся. – Ну и дурак я, забыл совсем…

– Да ладно, чего уж там, – вздохнул Витя, но настроение и вправду упало, о будущем думать не хотелось.

Да и не было у него этого будущего. Это Фарид мог стать кем он хочет. А ему куда? Раз уж из пионеров выгнали – никакая партия не светит. А значит, и коммунизм ему не строить, страну не поднимать. Даже таким, как Захар, он не сможет стать никогда. А образование… Смешно даже заикаться об этом. С его семью классами и справкой. И отец его не воевал, а разговаривал с детьми и того реже – разве что приговорку свою повторял от порки к порке: «Битие определяет сознание» – единственный наказ Маркса, в который отец его свято верил. Нет, пиши пропало. Прав оказался Фарид, да только в другом. Останется Витя, как отец, – малограмотным да без медалей, детей пороть будет да жену ни во что не ставить.

Ребята поужинали и бережно завернули оставшийся хлеб в холстину.

– Слушай, заводи шарманку, а то совсем тоскливо что-то, – попросил Витя.

Фарид достал губную гармошку.

– В кино? – подмигнул он другу и лихо наиграл весёлый мотивчик.

– Если вагончик приехал. Может, и нет его.

– Ну, если нет, – тогда и решим, – ответил Фарид и стал наяривать со свежей силой что-то новое, задорное.

На сытый желудок, да ещё и с музыкой, настроение поднялось, и мальчишки вышли на улицу.

Жара спала, лёгкий ветерок приятно поддувал, неся с собой из посёлка звуки баяна, лай собак и стук колёс поездов, разбавленные редкими низкими паровозными гудками. Огромное солнце садилось за гору с белеющей на ней надписью «Миру – Мир», будто расплавляясь в ней; густое, насыщенное марево обволакивало сопку, превращая её в тяжёлую, вязкую, словно живую, бесформенную массу. Земля, неостывшая, дохнула теплом, нагревая подошвы ботинок.