Rain Leon - Чёрный молот. Красный серп. Книга 1

Вот и родной переулок Глиняный. Название не изменилось. Те же домики, колонка на углу. Сколько воды он перекачал на этой колонке? А сколько лилось просто так, когда разгорячённые играми подростки мчались к ней напиться? Один качал, а остальные, смеясь и отталкивая друг друга, пытались наперегонки напиться под крики взрослых, недовольных большими лужами. Какая же вкусная была эта вода! Арон обошёл лужи у колонки и продолжил путь домой. Из ближайших ворот вышла растрёпанная женщина с ведром и, широко размахнувшись, веером выплеснула содержимое почти под ноги Арону. В воздухе неприятно запахло. Раньше бы за такое надели ведро на голову! Арон хотел было сказать женщине, что он о ней думает, но она уже повернулась к нему спиной и, качая полными бёдрами, пошла к воротам, держа на вытянутой руке перевёрнутое, продолжающее капать ведро. Хлопнула калитка, и Арон остался на улице один. Ещё два дома, и он подошёл к родному крыльцу. Стучать пришлось долго. Арон волновался, думая, что скажет родителям, гадая, кто же подойдёт открыть, отец или мать. Наконец послышались шаркающие шаги, дверь распахнулась. На пороге стоял абсолютно незнакомый человек в шароварах и грязной майке.

– Чего тебе, мил человек? Али ищешь кого?

– Мой это дом. А где родители мои?

– А почём мне знать, где твои родители? Я здесь только год живу. Всё честь по чести. У меня и ордер имеется. В пустой дом въехал. Так что, мил человек, шёл бы ты отсель подобру-поздорову.

– Я тебе сейчас как пойду, – вспылил Арон, грозно надвигаясь на мужчину. Но тот оказался не робкого десятка, ловко пихнул Арона в грудь обеими руками и проворно захлопнул дверь. Арон побарабанил ещё пару минут, но никто ему так и не открыл.

На шум выглянула соседка Пелагея Ивановна.

– Ой, Арончик, ты что ль?

– Я, Пелагея Ивановна. Вот, вернулся, а меня домой не пускают. А родители мои где?

– Ой, Арончик, а ты и впрямь не знаешь?

– Нет, ничего не знаю. Я только вернулся. Писем от них уж года два как не получал.

– Ой, касатик, – вдруг запричитала Пелагея Ивановна.

У Арона от дурного предчувствия сжало сердце.

– Что? Что случилось? – закричал он.

– Ой-ёй-ёй-ёй-ёй, – выла соседка, – ой, голубчик, ой сиротинушка-а-а-а..Нет твоих родителей, погубили их.

– А сестра?

– И её, голубушку, красавицу ненаглядную нашу, погу-би-и-и-и-ли.

Арон обмер. Новость оглушила его. Ноги подкосились, и он сполз на крыльцо. Сделалось душно, и дрожащей рукой он начал расстёгивать гимнастёрку.

– Кто погубил? Да не войте, Пелагея Ивановна! Толком скажите!

– Да, да, конечно. – Пелагея Ивановна кончиком повязанного поверх головы платочка отёрла слёзы. – Погром у нас был.

– Какой погром?

– Знамо какой, яврейский. Сначала казаки лютовали, а потом и местные им помогать стали. Жуть какая. Много народу извели. И родителей твоих забили. До смерти. – Пелагея Ивановна перекрестилась. – Бог всё видит, воздастся супостатам, гореть им в аду!

– Видит, да ничего не делает, – горько произнёс Арон. – А моих кто?

– Да кто там разберёт. Мы по домам попрятались. Такой страх. Один такой высокий, в папахе был, а остальных и не углядела. Мы и в окно выглянуть боялись. Ой, как же ты теперь? Куда ж тебе податься? Идём Арончик, я тебя хоть пирожками накормлю. Идём, идём.

Пелагея Ивановна потянула Арона за рукав, он покорно встал и пошёл в крохотную комнатёнку.

На десяти квадратных метрах помещалось всё добро Пелагеи Ивановны: кровать с высокой периной и тремя подушками, тумбочка около неё. Маленький стол у единственного окошка. Пара стульев, небольшой шкаф и сундук, накрытый белой, тонко вязаной накидкой. Небольшая горка с посудой.

– Да ты скидавай всё с себя, умывальник в сенях.

Арон скинул вещмешок, а за ним и скатку. Подвинул всё к сундуку и пошёл к умывальнику. Намылил серо-коричневым обмылком руки и поднял клапан. Неровная струйка воды потекла ему на руки. Закончив умываться, он вытерся рушником, поданным Пелагеей Ивановной. Его била нервная дрожь, и ничего поделать с этим Арон не мог. Пелагея Ивановна поставила на стол тарелку с пирожками.

– Ешь, Арончик, пирожочки только напекла. С картошечкой. Ой, да ты дрожишь весь. Сейчас, сейчас, – засуетилась она, открывая дверцу горки и извлекая оттуда початую бутылку. – Давай помянем родителей твоих. Хорошие люди были. Ой, как жалко…

Арон плеснул себе водки в граненый стакан. Подумал и долил ещё. Плеснул и Пелагее Ивановне. Быстро резким движением опрокинул он водку. Дёрнулся от обжигающего потока, хлынувшего в гортань, замер на несколько мгновений, глядя, как Пелагея Ивановна, перекрестившись, опрокинула содержимое своего стакана. Арон плеснул себе ещё и так же резко, залпом отправил в себя порцию огня, опалившего его до самых внутренностей. Арону хотелось сгореть в этом огне. Он потянулся было ещё к бутылке, но его руку накрыла рука Пелагеи Ивановны. Арон поднял на неё глаза. Мягкая тёплая женская рука вызвала в нём приступ жалости к родителям, и он разрыдался. Пелагея Ивановна притянула его к себе и прижала к груди. Через минуту, когда Арон уже мог членораздельно говорить, она ласково сказала:

– Ты поешь, Арончик. Я тебе сейчас и огурчиков солёных достану. А потом мы с тобой и поговорим.

Арон жевал пирожки вприкуску с солёными огурцами и слушал Пелагею Ивановну. Город переходил из рук в руки. Пришли белые. Поначалу всё было тихо, но как-то раз казаки повздорили с еврейской парой. То ли грубо им ответили, то ли вообще никакого ответа и не требовалось, в общем, пьяные казаки пару эту зарубили шашками. И началось. Местное население подхватило их почин, и два дня в городе лилась еврейская кровь. Под шумок выносили из еврейских квартир всё, что могли унести. В конце концов оставшихся евреев заперли в школе возле штаба, и командир воинского соединения Белой армии полковник Селиванов со взводом солдат встал между погромщиками и школой. И когда оголтелая от безнаказанности толпа, жаждущая еврейской крови, неслась к нему, сжимая в руках топоры и колья, он как военный человек отдал чёткую команду:

– Взво-о-о-од! Товсь! Поверх голов пли!

Выстрелы охладили пыл нападавших погромщиков. Они замерли и попятились назад. Остановившись, посовещались, и от толпы отделились три делегата, показательно положившие на землю колья и топоры.

– Не стреляйте, мы хотим поговорить со старшим.

Несмело приблизившись, один из них начал было:

– Нехорошо, господин полковник, против народа-то идти. Какое вам дело до этих жидов? Всё одно, вы уйдёте, мы их придушим. Общее ведь дело делаем. Должны же христопродавцы за свои дела ответить.

– Я русский офицер. И я присягу давал воевать за Россию, а не заниматься погромами! И если кто-нибудь сделает шаг вперёд, я прикажу открыть огонь!