Ядвига Симанова - Иллюстратор

Жестом показываю Аурелие на карман, куда она успела убрать компас. Ее брови сдвигаются вверх в выражении удивления, однако она не мешкая протягивает его мне. Мои пальцы в нетерпении передвигают единственную стрелку компаса в сектор с изображением застывших льдов с хрустальными гробами на ледяных цепях. Перед нами из ниоткуда возникает уже знакомая мерцающая рамка с расплывчатыми изображениями. Передвигаю стрелку в сектор текущего года, и картинки начинают проявляться с удивительной четкостью. Аурелие изумленно ахает, когда рамка проецирует зеркальное отражение нас самих в настоящий момент времени. Образовавшийся экран отзеркливает каждое наше движение, жест, поворот головы на фоне неизменного ледяного пейзажа.

Я стараюсь действовать, как в том сне, когда Ботис заставил меня проецировать картины в мир красной пустыни. Вначале успеваю представить самое чудное и немыслимое существо, которое только способно исторгнуть мое сознание. Вообразив, стараюсь сохранить картинку в уме, прорисовываю ее методично и медленно, где-то аккуратно, штрих за штрихом, дополняю детали, а где-то размашисто провожу кистью по мерцающему экрану. Впечатление такое, словно рисую на зеркале. Кисть послушными ворсинками вычерчивает золотистые контуры, заполняя пространство серебристо-синих безжизненных льдов новой живой сущностью, замысловатой и неописуемо нелепой, обремененной одним-единственным полученным от меня предназначением – быть моим голосом. Завершаю финальный штрих, и с последним взмахом Кисти в безлюдном коридоре ледяных скал и снегов, скрипя когтистыми лапами, появляется она, и я сразу даю ей имя – Кьяра.

Аурелие округлившимися глазами, похожими на синие блюдца, разглядывает мое творение: это, скорее всего, кошка с рыжей пушистой шерстью, на редкость осмысленными голубыми глазами, огромными, как у лани, рожками, как у юной маленькой козочки, и белоснежными крыльями на спинке, которые, раскрываясь во всю длину, затеняют все ее небольшое тельце.

– Что это? – спрашивает Аурелие, но, опомнившись, отмахивается рукой, здесь требуется нечто большее, чем немой ответ.

Я переживаю, что мой опыт мог не удасться, и с замиранием сердца, собрав всю свою смелость и волю, выдавливаю из себя звуки, словно впервые соединяя их в слова.

– Это – Кьяра. Она теперь – мой голос, – говорю я, и для меня мой собственный голос звучит отраднее самой прекрасной на свете мелодии. – Когда она рядом, я могу говорить, я наделил ее этим свойством.

– Да ты и в самом деле маг, творец! Твои способности уникальны! – с неподдельным восхищением произносит Аурелие, ослепительно улыбаясь.

Ее слова и улыбка трогают мое сердце, но тотчас в памяти всплывает то, что я почти успел позабыть, – ее предательство во всем его чудовищном, циничном проявлении. Отвечаю на ее улыбку своей, спокойной и сдержанной. Пусть это был сон, но сон разоблачил предательскую суть ее души, и предательство так же реально, как и Кисть, Светоч миров и мой утраченный было голос.

Воспоминание безрадостных эпизодов прошедшего сна создает волну, которая выплескивает из глубин памяти новые и новые подробности и забытые вещи. Так, я внезапно вспоминаю об оставленном в каньоне тубусе со столь дорогим мне портретом, и тут же приходит понимание, что этот предмет мне жизненно необходим, я просто обязан его воплотить.

Память в мельчайших деталях воссоздает портрет Аурелие с увядающим красным лотосом в центре, каким я видел его в последний раз, и черный кожаный тубус – хранилище портрета. Кисть искусно вырисовывает на мерцающем экране фигуры, изгибы, линии, полутона, и когда экран гаснет, до боли знакомый мне черный тубус появляется на белом снегу во плоти.

Мои пальцы пробуют на ощупь кожу, чувствуя шероховатость старых царапин, точно в тех самых местах, где имелись эти изъяны, и я понимаю: да, это определенно моя старая вещь – та, что я забрал из дома в свой последний визит.

– Зачем он тебе? – спрашивает Аурелие.

– Это память о моем предназначении, чтобы не забыть, кто я есть и зачем.

– Нет никакого предназначения! – восклицает она. – Оно снилось тебе, как снится тысячам наших братьев и сестер, замороженных в хрустальный гробах. Тебе дана Кисть, и ты – Иллюстратор. Ты больше не служишь змею, ты можешь подстраивать, перекраивать это мир под себя, сам определяя свое предназначение, наполнять его и изменять как тебе вздумается.

– Провести жизнь, воплощая свои иллюзии? Играя в бога?

– Именно! Я предлагаю тебе быть богом, нам быть богами. Разве бог Бальдр не поступил точно так же: создал мир Вечной весны, где установил правила, по которым он существует, и мы, следуя божественной воле, а на деле – прихоти, играли написанные для нас роли, и все для того, чтобы согревать светом души людей Нижнего мира, которые несли еще более бессмысленное бремя – ответным светом согревать нас? Ты видел, что небесный свет украла Обезьяна, и нет больше божественного света ни для нас, ни для Нижнего мира, мы теперь свободны от роли, предписанной нам с рождения. – Говоря это, она резко дернула меня за руку, обнажив запястье с отпечатанным на нем знаком – Кистью, – поскольку по всему видно, что Бальдр мертв или спит, подобно своим детям, и, может статься, во сне озаряет нас своим неиссякаемым, но, увы, для этой реальности недостижимым светом. Здесь только мы с тобой, да это кладбище хрустальных гробов в ледяных оковах!

Может быть, она и права, и перспектива создать во льдах собственную вселенную вместе с Аурелие не так уж плоха. Все верно, мы одни во Вселенной, не нужные никому, и друг другу тоже, разве что для напоминания о реальности самих себя. Я, уподобившись пауку, начну ткать паутину из иллюзий, заполняя ею этот мир, воплощая порождаемые моим воображением сущности, чтобы жить среди них, эфемерных, вымышленных, рискуя самому раствориться в фантастическом омуте собственных снов наяву, постепенно утрачивая осознание реальности своего существования, и единственным существом, которое способно не дать погрузиться в омут грез, станет Аурелие – существо уникальное в своем роде, не считая, конечно, меня, воплощение реального мира в этой сокрытой во льдах вымышленной вселенной, так же, впрочем, как и я для нее.

Живо представив это в своем воображении, я понимаю, что таким богом я быть не хочу. Я начинаю говорить, и Кьяра, мое создание, смотрит на меня, внимая голосу, словно сладкой мелодии, очаровательно хлопая длинными ресничками, ее мордочка вытягивается в кошачьей улыбке, слегка обнажая белоснежные зубы, сверкающие на солнце. Протягиваю к ней руку, чтобы почесать за ушком, и она в ответ начинает ластиться к моим коленям.