Святослав Грабовский - ЧеловекОN

– Серёжа, никуда я не сбегала. – ровной лаской отвечала Ира. – Какое небо красивое, да? Хорошее такое. Тихое… хаха, перестань… ну перестань. Хватит…

Я пересчитывал ее рёбра пальцами хирурга. Прикасался к ее тонкому, эластичному животу, потому что просто хотелось. Прижимался к ее крепким бёдрам. Вдыхал запах липы с ее волос. Она никогда не боялась щекотки, но почему- то боялась моей.

– Серёжа, хах… Ты все такой же. Да… Нет, я не сбегала ни с каким чучелом. – тут она обернулась и внимательно посмотрела на меня. Терпеть не мог этих жалящих глаз. Неотразимый яд прошёл по моим жилам. – Неужели ты думаешь, что я позволю этому учителю ухаживать за мной. Пусть побалуется маленько. А так, ты же все знаешь…

Ничего я не знал. Я не знал даже, почему ее обнимаю. Когда мы видимся раз в сто лет. Я знал только то, что не любил ее.

– Пойдём, – сказала она после долгого поцелуя на морозе. Ее тёплые губы все ещё стыли у меня на языке, когда мы вернулись в квартиру. Гости вновь собрались за столом. Олимпия пела знакомую песню. Ее голос зажал мое сердце в тисках, на которых были острые зазубрины. Костя подмигнул мне, когда я пропустил в гостиную сначала Ирину. Я машинально провёл рукой по бороде.

Учитель явно осмелел после чарочки. И так посматривал на грудь Маруси перед носом ничего не видящего Олега. Да все равно на эту лилипутку. Он же за столом подсел к чаровнице. Она высоко держала подбородок на вытянутой, длинной шее, и ловко уходила от его нападок. Он с Ирой принёс свежие осетинские пироги и хачапури. И, видимо, под воздействием водочки, вообразил себя пылкокровным. Когда его левая рука перешла нарисованную моим воображением границу, и скользнула по бёдрам Ирины, чаровница бросила мне тот же, нелюбимый взгляд.

Я вышел покурить, и пригласил учителя пойти со мной. Мол, Юля опять что-то попросила принести. Юля слышала, и хотела вмешаться, но Костя очень ловко, не прерывая разговор с кем-то, шикнул на неё: «разберётся». Мы спокойно вышли из подъезда. Побрели по улице. Говорили о математике. Я ждал, пока алкоголь остынет в его крови. На морозе это дело быстрое, пока много не нахлебался. Когда он, наконец, понял, что мы ходим кругами, я посмотрел на его трезвое личико. На миг примерился, что именно хочу. Так хотелось ему в наглую рожу. Будет видно. Не пойдет. Я мог бы сделать многое. Но пожалел его.

Учитель корчился на снегу, не мог дышать. Удар в сплетение, все-таки, вещь болезненная. Но для таких полезная. Нужно было проколоть пуп земли. Что б сдулся, господин наш. Я докуривал сигарету, смотрел на лежака. Потом поднял его за шиворот. «Понял?», – спросил я. Учитель закивал. Больше слов не понадобилось. На обратном пути мы поймали старушку, закрывающую цветочный ларёк. Накупили гвоздику. Что б всем дамам досталась. «Извините, пожалуйста, нас, загулялись», – сказал я в гостиной. «Вот, нашим дорогим дамам!». Свой букет я подарил Олимпии. Редко, когда теперь видел ее улыбку. Дамы расцвели. Мужики стоя выпили.

Началось. Началось то, зачем все пришли. Началась попойка, песни, танцы. Приближалась речь вождя в ящике. На Ирину я, почему- то, решил не смотреть. Костя забарабанил анекдоты. Вольф добавлял остроты. Учитель больше не лез не в своё. На груди Маруси, иногда, поглядывал. И мне на минуту стало его жалко, когда я всмотрелся в его жалкую рожу. Юля напекла, как оказалось, пирожки, не хуже покупных. И покупные были хороши. И моя Олимпия отчего-то часто смеялась. Мне это нравилось. Мы ни о чем не поговорили, но, как будто услышали друг друга. Я так почувствовал. Я вдруг стал чувствовать. Это мгновение. Этот сейчас.

Наверное, так с возрастом бывает. Ещё в двадцать такие моменты проносились мимо. Уже в тридцать вдруг их замечал. Кипевшая во мне душа чуть-чуть остыла. От обжигающего жара осталось тепло. Приятное тепло. Которое поддерживало алкоголем тело. Я подумал, что больше нет тех одиннадцати часов с Олимпией, но ведь есть другие, наверное, есть. И вот эти то другие одиннадцать идут сейчас. Я сижу у Непарчиных. Мы пьём и заедаем. Мы живём. И Олимпия рядом, и, как будто, все так же, со мной, но не телом. Я чувствовал незримую ее, которая, может быть, меня простила…

Я оглянулся. Меня пленили круглые очки Вольфа, этой остроумной перегоревшей буржуйки. Я похлопал его по вставленному плечику пиджачка. Я, действительно, обрадовался, что его вижу. Вижу его сухую кожу. Мимолетное стеснение. Иногда чую запах из гнилого рта. Хоть и Карльман, но, ведь тоже человек. Профессор в придачу.

Михаила был рад видеть. Веселый, живой человечек, что возводит его достоинства в квадрат. И его тело выглядит квадратом. Ну, а что, и таким нужно жить. Правда, будут проблемы с предстательной железной, ну и вообще, будут проблемы. И Настена простая бабена. Простотой и хороша. Хотя бы не пакостят и с нами нормально держатся. Вот и сейчас они вдвоём душа компании. Лучшие говорилы, Смирновы.

Олег все дурачится. Передразнивает кого- то. Маруська сиськи теребит и теребит. Муж только тешится. Ну и забава. Хотя, все ж чем-то забавляться в этой жизни надо. А то вообще ласты склеить можно только так. И поминай. Как звали. А кто вспомнит, если сам иногда забываешь. Да и кто будет помнить наши имена. Пусть забавляются. Их дело. Зато они рядом. Сейчас они здесь. Погодки, а как ребятня.

– Пусть все будут здоровы и счастливы! – поднял бокал учитель. Я вспомнил, как его звали. Толик. Молодец, Толик, учитель, быстро учишься. Рожей, конечно, не вышел, да мозгами не блещет. Наглость, правда, притупил наш Толик. На том и ему спасибо, что пришёл. Может, поумнеет, парень. Не все ж пожалеют, как я пожалел. Не пойму, но и его я одарил хорошим взглядом. И он пришёлся кстати, как коньяк к столу. Напиток же гнилой, а бодрит, воняет, а приятен.

Здоровья и счастья у нас говорят все. Желают не часто. А Толик вроде протрезвел, вроде, сказал искренно. Во всяком случае переводчице он приглянулся. Дальше они болтали меж собой. Родственница тоже как- то кстати. Варя, что ли. Не важно. Хорошо, что была с нами. И Консьержка туда же. Молодец, старуха, что пришла. Сколько у неё осталось таких приходов. Сколько новых лет. Человек старенький, да пока удаленький. Пусть посидит с нами. Поседеем, может, вспомним и ее седину.

Ирина, ясное дело. Всегда чудесна. Хоть и смерть с косой для меня с Олимпией. Но ведь не она ж начала. Начал я. И не помню, когда. Было бы фортепьяно, я б наслушался ее игры. У Непарчиных нету. И грибы не растут во рту, если бы да кабы. Свою пианистку я вижу так редко, что она украшение стола, драгоценный камень в ожерелье. Я без всякого влечения, просто был рад ее видеть. Встречать новый с ней. И с ней тоже.

Непарчины молодцы. Костя постарался нас развлечь, и свою коморку превратил в уют. Я хорошо знаю, как это сложно. В моей каюте не так уютно, как сделал нам Костик. И Юленька. Да как же ш вкусно. Ведь не для своих корячилась, а будто своих баловала. В ее полной талии небось скрывался добрый мир. И несла она свой сосуд женственности благородно. Мужики не замечали полноту. Зато шарм Юленьки, ох, какой полноводный. Хорошая женщина. И мужик у неё хороший.