Алекс О - Folly

Такая техника передавала лёгкость, плавность и какую-то неуловимую чистоту в картинах учителя. Он заставлял меня видеть то, чего не заметили, не уловили другие. Он дарил людям новый взгляд на саму жизнь, и это поистине вызывало восхищение. Я не мог тогда и подумать, что могу преуспеть хотя бы в создании копий его работ, написанных в этих же местах, – взять, например, «Эрминию у пастухов». (Вот, кстати, он опять её достаёт.) Он может по часу стоять и смотреть на неё, не сделав ни малейшего движения кистью. Он всюду ищет совершенство, которое другим просто не дано понять и увидеть. Видимо, поэтому я тоже не всегда могу ощутить то, что суждено стать изображением на его полотнах. Чем больше я пытаюсь его постичь, тем больше я осознаю, какая пропасть разделяет меня и маэстро.

Пока Карл Павлович выплёскивал на холст плоды своей неуёмной фантазии, я решил попробовать ещё раз. Только обязательно надо было найти то, что мне действительно понравится; то, в чём я увижу Нечто.

Неумолимо приближался вечер. Карл и Григорий, пробираясь сквозь оливковые рощи, миновали монастырь, который до сих пор не был закрыт. Что было удивительно, учитывая потрясения, происходящие в это время в Италии. Карл проводил здесь время вместе с семейством Гагариных. Он пытался забыть недавние события в Риме.

Тогда его особенно терзало то, что от него мог отвернуться свет. Проклятые лицемеры! На любом званом вечере они улыбаются, шутят, делают вид, что интересуются его творчеством. И всё только потому, что им так было выгоднее. Именно эта жажда показать себя с лучшей стороны в своём окружении во многом заставляла их вести себя подобным образом. Но несколько дней назад всё изменилось. Абсолютно всё. Карл заперся в своей мастерской с единственным желанием – исчезнуть. Он не хотел ни с кем ни говорить, ни спорить. Как показывали первые визиты, люди шли к нему, чтобы обвинить в чёрствости и бессердечии.

Рим оказался маленьким городом. Все возможные версии взаимоотношений его и Аделаиды разлетелись по всему городу. Даже копии писем были распространены! Откуда они вообще взялись? Чёрт, ну почему он просто не мог остановить всё при первом же подобном порыве со стороны Аделаиды? Это было так просто! Проклятое высокомерие! Неужели это крест на его творчестве? Кто захочет связываться с человеком, у которого столь подмоченная репутация? Тем более закажет ему свой портрет. Позор и забвение надвигались на него со страшной силой, затягивали в омут так, что он начинал задыхаться.

Никто не верил его искренним словам, что он ни в чём не виноват, ни к чему не причастен, не имел возможности исправить ситуацию. Эти жалкие оправдания, а именно так они воспринимались, лишь подливали масла в огонь. Казалось, Карл был обречён. А что будет с его братом? Тот-то чем провинился? И его надежды были обречены. Карл был слишком горд, чтобы поверить в то, что люди от него отворачиваются. Он пытался взять себя в руки, но тщетно: они его не слушались и продолжали дрожать. «А-а-а-а! – в ярости кричал Карл. – Этого просто не может быть. Только не со мной!» Обычное романтическое приключение стоило ему целой жизни. Он судорожно старался вспомнить имена людей, которые могли бы помочь в данной ситуации. Ни одно не приходило в голову.

Среди немногочисленных сочувствующих был сын Гагарина Григорий. Карл не переставал благодарить судьбу за то, что по приезде в Италию пять лет назад одним из первых его дел стало наведение мостов с этой влиятельнейшей семьёй. Не без совета папеньки, но всё же. Также сыграл на руку интерес Григория к живописи. Молодой человек мечтал стать художником и особенно любил работать с акварелью. Карл тогда воспользовался данным ему шансом и рискнул предложить свои услуги по обучению юного дарования. Партия была сыграна шикарная. Карл стал желанным гостем в семье Григория Ивановича. Несмотря на то что изначально подоплёка подобного «сотрудничества» носила эгоистичный характер, маэстро выполнял свои обязанности безукоризненно, с присущими настоящему учителю терпением и прилежанием. Более того, один раз даже пригласил Гришу, чтобы тот принял участие в написании картины вместе с матушкой, двоими братьями и сестрой. Начав с сюжета, который стал первым шагом в живописи и для его сестры, Гриша попробовал нарисовать герб на стене. Но тот состоял из такого количества элементов, что юный художник предпочёл максимально его упростить. Нельзя сказать, что это ему не удалось. Карл был готов его оставить. Но Григорий настоял на том, чтобы герб был как можно тщательнее скрыт. Он боялся, что несоответствие оригиналу впоследствии может обернуться для него тяжёлыми переживаниями. Ведь ему придётся лицезреть своё творение каждый день. Полностью замазать герб не удалось. Карлу удалось лишь приглушить его, использовав тёмно-зелёную краску для стен, которые изначально были светло-салатовыми. Также ему пришлось прибегнуть к дополнительному настенному декору. Карл пообещал никогда не напоминать об этом ученику. А тот поклялся со временем перерисовать всё на свой манер. На том они и порешили.

Когда в жизни Карла наступили неспокойные времена, на пороге его дома вновь появился теперь уже повзрослевший ученик. Высокий худощавый юноша при виде своего маэстро немного замялся.

– Карл Павлович, родной! Как Вы? Я примчался, как только смог.

– Гриша, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. Заходи скорее. – Карл впустил гостя, поозирался, высматривая, нет ли желающих поёрничать над его ситуацией, и, убедившись в отсутствии таковых, резко захлопнул дверь.

В тот момент мастерская представляла собой полный разгром. Григорий всё понял без слов: достаточно было взглянуть на Карла Павловича с его уставшими, словно бы больными красными глазами и взъерошенными волосами. Вялые движения художника говорили о том, что вся его энергия была потрачена на устроенный им погром. Оставалось только надеяться, что ни один будущий шедевр не пострадал.

– Гриша, милый, если ты пришёл за разъяснениями, то уверяю тебя: я никак…

– Карл Павлович, я здесь совсем не для этого. Я хочу всячески поддержать Вас в столь сложное для Вас время. Многие уже Вас навестили?

– К сожалению, да. Гриша, признайся: неужели всё так плохо? Неужели моё имя навсегда запятнано? Прошу тебя, скажи как есть. Я слишком истощён, чтобы продолжать переживать и мучиться догадками.

– Отвечу Вам прямо, как Вы и просите. Дела выглядят пренеприятнейшим образом. Все только и говорят о Вашем безрассудстве.

– Так я и знал. Что ж, значит, единственный шанс вернуть расположение почитаемого мной общества – это выразить своё уважение несчастной, ушедшей из жизни столь ужаснейшим способом. Как бы сильно я этому ни противился. – Художник поник головой и тяжело вздохнул, словно взгромоздил неподъёмный груз себе на плечи.