Виктория Травская - Сопротивление материала. Том 1. Старый бродяга

– Выкрутили, – констатировал Дедов.

– А то! Давно уж, небось, – произнёс за спиной Никита. – Они б и верхние повыкручивали, если б могли достать! На склад-то далеко идти, сами видели – вы как раз оттуда шли, – вот и шастают сюда по-быстрому.

– Чего ж не запирают?

– Леший их знает!.. Небось, думают: красть-то нечего, так зачем замок?

– Как же нечего? Вот лампочки же выкрутили!

– Так то свои! И то потому, что они здесь никому не нужны. А кроме лампочек всё нужное уже давно унесли, по цехам растащили. – Никита хохотнул. – Кроме старого паровоза, но его-то уж точно никто не свистнет!

Иван Ильич не сразу понял, о чём речь. Смысл услышанного, казалось, медленно пробивался к сознанию сквозь сумрак – старого депо или времени? Наконец он резко обернулся к Никите.

– Паровоза?

Слепцов стоял спиной к скудному свету, засунув руки в карманы рабочих штанов, и как будто бы не слышал вопроса. Лица его не было видно.

– Ты сказал: паровоз?! Не локомотив? – повторил Дедов.

– Ну… да. А что? – встревожился Никита.

– Настоящий, на угольной тяге?!

– Он самый. На угольной… – Никита даже вынул руки из карманов, снова почувствовав себя провинившимся сорванцом под разгневанным взглядом учителя.

– Где?! – Дедов уже почти кричал, сверля Слепцова взглядом, значение которого было тому непонятно. Он указал подбородком в дальний конец депо, куда не доставал скудный свет.

– Веди, – коротко бросил учитель. Слепцов беспрекословно развернулся и стал спускаться по лестнице. Только внизу, когда они уже пробирались через переплетения рельсов, отважился спросить:

– А что случилось-то, Иван Ильич?

– Случилось, – пробормотал тот, шумно дыша от волнения и от быстрой ходьбы по неудобным путям. – Много чего случилось, Никита… Целая жизнь!..

Паровоз застыл в тёмном углу депо как мифическое древнее чудовище в заколдованной и забытой всеми пещере – более не страшное рядом с новыми электрическими монстрами, чьи элегантные тела проносились снаружи, оглашая окрестности трубными воплями. Густой слой угольной, да и самой обычной дорожной пыли, закаменевшей от времени, матово обволакивал его чугунную тушу. Большая звезда впереди, прежде ярко-красная, теперь только угадывалась, и бедняга беспомощно глядел на пришельцев незрячими бельмами передних фонарей.

Дедов проглотил ком в горле, но стало только хуже: глаза наполнились слезами, и оставалось только надеяться, что Никита не заметит их в темноте. Он подошёл к паровозу – старик к старику – и потёр ладонью грязное стекло фонаря. Это не очень-то помогло: на руке остался только верхний, рыхлый слой пыли, осевшей, наверное, за то время, что машина стоит без дела. Тогда Дедов достал из кармана большой платок в серую клетку и принялся тереть многолетнюю грязь с таким ожесточением, словно это могло оживить чудовище.

– Иван Ильич! Что вы делаете?! – воскликнул Никита и в три прыжка оказался рядом. – Эх, Ивааан Ильииич… – парень выдернул из-за пояса брезентовые рабочие рукавицы и одну из них протянул старому учителю: – Зачем платком-то?!

Дедов кинул сердитый взгляд на Слепцова, взял рукавицу и продолжил своё дело. Никита несколько минут недоумённо наблюдал за отчаянными усилиями старика. Потом молча направился к другому фонарю и принялся его отчищать…

Минут десять спустя оба стояли плечом к плечу на шпалах, отдуваясь и созерцая результат своих трудов. Он был не идеальным, но странным образом паровоз перестал казаться мертвецом: в полумраке депо фонари паровоза благодарно поблёскивали. Теперь уже и Никите этот старинный агрегат начал казаться живым существом.

– Гляди-ка, ожил! – произнёс он, утираясь тыльной стороной руки. – Что теперь, а, Иван Ильич?

Сердце старого учителя переполняли сложные и пока не поддающиеся определению чувства. Где-то на краю сознания свербела мысль, что он опоздал в школу и что надо бы, в самом деле, позвонить. Но сейчас это казалось таким же отдалённым, каким совсем недавно было для него детство, и Батя, и Дуся, и этот старый паровоз. Он словно бы смотрел на свою жизнь в перевёрнутый бинокль, где близкое было далёким, а то, что казалось полузабытым прошлым, теперь стояло перед ним… «Ну, здравствуй, старик. И как только тебя не отправили на переплавку? Чудо. Настоящее чудо! Но раз уж твоё начальство так оплошало, то грех этим не воспользоваться. Скучно-то поди пылиться тут в одиночестве?.. Ничегооо, погоди. Я вернусь! Мы с тобой ещё повоюем…»

Ничего не ответив, Дедов шумно вздохнул и направился к выходу. Никита поплёлся за ним.

Десятый класс гудел, как потревоженный улей. Ещё бы: Дед не пришёл на урок! За полвека с лишним работы в школе Иван Ильич Дедов не опаздывал, говорят, ни разу. А потому десятиклассники предполагали самое худшее. Он мог попасть под машину, да и под поезд, в конце-то концов – поскольку жил в Посёлке, то есть в той части городка, которая находилась за железной дорогой. Поэтому каждый день, идя на работу, ему приходилось пересекать железнодорожные пути. И, хотя дед вовсе не был рассеянным старичком (каким ему полагалось быть в его почти восемьдесят лет), но чего не бывает!

Когда за полотном построили микрорайон, а вслед за ним и новую школу, районный отдел образования предложил в ней Ивану Ильичу место историка, чтобы почтенный ветеран не переутомлялся, добираясь до своей первой школы целых полчаса пешком (хотя кто его заставлял ходить пешком, если можно было быстро доехать на автобусе, оставалось для всех загадкой). Однако Дедов вежливо, но решительно отказался.

У Ивана Ильича была веская причина оставаться верным прежнему месту работы: школа, которой он посвятил свою жизнь, носила имя его брата, не вернувшегося с войны. В шестьдесят четвёртом, перед двадцатилетием Победы, в школе объявили сбор средств на мемориальную доску с именами выпускников, погибших на фронтах Великой Отечественной. Дедов тогда сколотил группу энтузиастов из числа своих учеников, которую потом уже назвали военно-патриотическим кружком. А вначале ребята просто изучали списки выпусков вплоть до сорок четвёртого года, под руководством учителя делали выписки из архивов паспортной службы и военкомата, просматривали подшивки газет и ходили по адресам, разыскивая бойцов или их родственников. Скромняга Иван Ильич, конечно, понимал, что изыскания его подопечных неизбежно приведут их в его дом, и это беспокоило его чуткую совесть: не хотелось «выставляться». Но, как это часто бывает, не было счастья – несчастье помогло: в один год умерли их с Борькой родители, и ходить следопытам стало не к кому. А кроме Дедова, в школе не осталось ни одного учителя, который бы знал их обоих и мог связать одну фамилию с другой. В результате поисков образовался список из восемнадцати фамилий, и учительница русского языка и литературы предложила провести конкурс на лучшее сочинение о герое, а именем героя победившей работы назвать школу. В жюри конкурса, которое ради объективности было составлено из ветеранов и заслуженных железнодорожников, не оказалось никого, кто бы знал, что учитель истории Дедов – сводный брат Бориса Матвеева, которого многие из них помнили.