Дмитрий Григорьев - Другой фотограф

Горят скелеты ёлок на помойках,
зелёными иголками пронизан белый снег,
трещит огонь, и дым заглядывает в окна,
где спят медведями простые люди,

а непростые ходят вокруг ёлок,
бросая в пламя праздника следы,
и звёзды вылетают им навстречу,
и дым рисует райские сады.

Кто сказал «ярка яранга огня»,
кто спрятался среди белой тьмы,
маленький дом построила для меня
северная женщина посреди зимы,

звенят бубенцы – собак запрягай,
песней протяжной лети на край
этого мира, где птица пурга
в небе поёт про чукотский рай:

там наверху кончается лёд,
и звёзды на берег выносит прилив…
Но птица напрасно меня зовёт —
я и так живу на краю земли,

и её полёт – это мой пролет,
останется только перо в руке,
а песня её растает как мёд,
тягучий мёд на моем языке.

Говоришь, у тебя – жизнь,
а у меня – мышь
ест под полом вчерашние крошки,
и я не зову кошку,

моя мышь шуршит и скребёт,
моя мышь все время грызёт,
и время от времени
я собираю эти огрызки времени:

в одном я раскладываю пасьянс,
который не может сойтись,
в другом – уже не моя,
а чья-то другая жизнь —

там слепая женщина вяжет паутину,
тонкие пальцы, капли-узелки,
дальше – то ли пепел,
то ли шерсть мышиная
сыпется сквозь щели
лодочки-руки.

Тигровые лилии я посадил,
красно-чёрные лилии,
чёткие линии я проводил
по тёмной и влажной зелени,

но однажды мне принесла судьба
сухие листья – полный грузовик,
и сказала: «Дело твоё – табак,
ты понял, старик!

Дело твоё – зелёная труха,
она превратится в облако-дым,
и нечего стоять на краю стиха,
лучше – лететь с ним».

Но как мне оставить лилии,
чёрные точки, красные линии?

На ветру колышется репейник,
и подсолнух головой качает —
он не станет нашим новым солнцем
и умрет ещё до снегопада,

пыль садится на большие листья,
лепестки его – живое пламя,
сотни глаз его на небо смотрят,
а не на дорогу под ногами,

ну а мы шагаем по дороге,
шелуху от семечек бросая,
как слова пустые между нами,
и подсолнух головой качает.

Собаки лают наперебой,
за деревьями небо с разорванной губой,
Илья-пророк рассыпает горох
и электричество вырубает по всей деревне.

Он едет мимо нашего дома
на телеге, полной застывших слёз,
он засеял уже всю дорогу
и нам целый мешок привёз.

Молоко превращается в простоквашу,
дорога становится глиняной кашей,
мешок тяжёлый лежит у порога,
открывать его страшно…

…Смотрит в окно автобуса и спрашивает:
– Кто эта женщина, что копается в огороде,
одетая в старое, как бомжиха?

– Это мама моя, и она прекрасна,
из ласковых слов её платье,
из боли её башмаки .

А он все смотрит сквозь лёд-стекло
на то, что уже утекло,
на забросанную жирной глиной
траву на обочине, доски забора:

– Кто эта женщина возле крыльца,
будто цветная пыльца кружится?

– Это мама моя,
я приеду к ней скоро …

Но руки водителя – птицы,
и нечем нажать на тормоз.

Холодная осень.
Мокрые дрова разжигаю
пачками черновиков.

Холодная осень.
Пеплом посыпаю головы
кустов клубники.

Холодная осень:
рябина, осина и красный клён —
вместо огня.

Холодная осень.
Каждое слово поднимается
белым облаком.

Холодная осень.
Утром алмазы в траве,